Русское сердце

— Разве вам не понятно, что с той минуты, как мы оказались, — кстати, по вашей вине, — в плену, вы перестали быть капитаном?

— Помнится, вы очень хотели отправиться со мной на остров? Я очень сожалею, что взял вас с собой…

— Я тоже очень сожалею о том часе! — воскликнул Мур. — Если бы я только мог подумать… Но перестанем об этом. Никто с вами не пойдёт. Это — во-первых…

— Со мной согласны идти Хлебников, Макаров, Шкаев. Для них я попрежнему капитан… Это — русские моряки.

Мичман капризно поморщился.

— Русские! Васильев и Симанов тоже русские, но они не пойдут. А что касается меня, вам, кажется, известно: я не совсем русский. Вернее: совсем не русский. Я происхожу из немецкой дворянской фамилии.

— И на этом основании, — глухо спросил Головнин, — вы больше не считаете себя… офицером русского флота?

Мур спохватился, поняв, что слишком далеко зашёл.

— Нет, дело не в подобных основаниях. Просто я не желаю так глупо рисковать головой…

На этом и окончился их разговор.

Молодой японец по имени Тёске, приставленный к пленным для обучения русскому языку, в тот вечер был особенно разговорчив. Он пользовался у губернатора большим доверием, чем очень гордился и дорожил, а сегодня его покровитель — сам буньиос оказал юноше особую, ласку: он потрепал его по щеке. Теперь Тёске рассказывал об этом, смеясь, а караульные и начальник тюрьмы с завистью смотрели на него и находили каждое слово его умным и многозначительным.

Повидимому, что-то многозначительное Тёске решил сказать и пленным. По-русски он говорил ещё неважно, однако объясниться ему помог Алексей.

Оказывается, у японцев хранилась какая-то бумага, написанная Хвостовым. Изгнав в 1806 году японских браконьеров из бухты Анива, этот лихой человек задержал наиболее задористых и важных из них и доставил их в Петропавловск. В следующем году на пути к Итурупу он высадил задержанных на одном из японских островов с письмом на имя мацмайского губернатора.

Что было написано в послании Хвостова? Почему, допрашивая русских моряков, японцы не проронили ни слова об этом письме?

Тёске сказал, что ему содержание документа неизвестно, однако он слышал, будто в деле пленных это письмо имеет большое значение…

Утром, во время прогулки, Мур сам подбежал к Головнину. Бледный, растрёпанный, со следами бессонной ночи на лице, мичман выглядел поникшим и жалким.

— Простите меня, Василий Михайлович… я одумался. Я узнал, что они возлагают на нас ответственность за действия Хвостова. Значит, наша судьба решена… Надо бежать!..

Не забывая об осторожности, Головнин решил использовать колебания Мура и вырвать из-под его влияния двух матросов.

— Договоритесь с Васильевым и Симановым, — сказал он, — сегодня же начинаем сборы. Через два-три дня мы уйдём.

Этот срок, казалось, испугал мичмана. Мур растерялся.

— К чему же такая спешка? — говорил он позже Хлебникову. — Я полагал недели через две. Истинно говорит пословица: семь раз отмерь, один отрежь…

Хлебников хмурился, отвечая неохотно:

— Японцы-то отмерили уже не семь раз, — больше… Несмотря на ваше происхождение из немецких дворян, они успеют за эти две недели и… отрезать. Я говорю о вашей голове, мичман…

Мур ещё пытался бодриться:

— Не смейте меня запугивать!.. Я не из робкого десятка. Я согласен к побегу даже через два дня.

А Головнин тем временем говорил с курилом.

— Мы собираемся бежать, Алексей… Готовься.

Курил вздрогнул.

— Не может быть, капитан!

— Мы доверяем тебе тайну, как другу.

Алексей смотрел широко открытыми и словно невидящими глазами.

— Как другу… Я понимаю. Однако это погибель, Василий Михайлович… — Он глубоко вздохнул и резко выпрямился. — Но я с вами. Всегда с вами. Куда вы, туда и я.

План бегства, предложенный Головниным, был прост и давно уже им обдуман. После полуночи, когда пленные засыпали, а караульные уходили в свою сторожку, нужно было проскользнуть в дальний угол, к двери, перерезать деревянный брус и открыть эту дверь. Затем оставалось только перебраться через ограду. Лёгкий и прочный трап для этого можно было сделать из одежды и ремней. Шесты, на которых сушилось бельё, на первое время могли заменить оружие. Против сабель, копий и ружей с этими палками, конечно, не устоять, но Шкаев сказал уверенно:

— Смелость города берет, а рыбачью посудину возьмёт и подавно!

Теперь осталось дождаться восточного ветра. С этим ветром на море ляжет туман — надёжное укрытие для беглецов.

…Желанный ветер подул через два дня. Прильнув к узенькому окошку, Головнин видел, как, медленно переваливая через взгорья, заволакивая овраги и перелески, с моря неторопливо полз тяжёлый, сизый туман.

Лица моряков были попрежнему суровы, но стали как будто светлее. Теперь нужно было окончательно условиться о часе побега. Они покинут темницу сразу же после полуночи, чтобы к утру быть уже далеко… Вскоре Головнин увидел Мура.

— Счастье нам улыбается, мичман, — сказал он. — Заметили, какая погода? Мы будем на свободе через несколько часов!

— Это… серьёзно? — будто о чем-то незначительном, спросил Мур, не глядя на капитана.

Головнин почувствовал, как тревожно ударило сердце.