Русское солнце

— Был сорок первый, конец октября… — Борис Александрович чувствовал расположение к Бурбулису, — самое страшное, знаете, время в Москве. Паника, правда, уже прошла… Паника была раньше — девятнадцатое, двадцатое и двадцать первое октября… — три дня, когда мы проиграли войну. Из Москвы бежали все, кто мог. Те, кто остались, были уверены, что Сталин Москву сдаст. И люди, знаете, готовились к смерти. А меня правительственной телеграммой… — Борис Александрович поднял указательный палец, — за подписью наркома, между прочим, вызвали из Нижнего в Большой театр — на работу. Мне немногим больше двадцати, вот как вы, молодой человек… Я, знаете, сначала зашел в ГИТИС… alma mater, так сказать… у входа буржуйка и сидит старуха… она сумасшедшая… жжет бумаги и дипломы… кучка дипломов перед ней… Я подошел, что-то сказал — она уже безумная, она не реагирует… и сверху — диплом, сейчас он сгорит… я беру, читаю… — Господи, оторопь прямо! Красивые буквы: Покровский Борис Александрович…

— Ваш диплом? — охнул Алешка.

— Мой! Мой! Я уехал в Нижний — вручить не успели… Я, значит, его схватил, прижал… — старик еле сдерживал слезы, — …вот если фильм сделать — дешевый трюк, скажут… а это — жизнь!.. И сугробы, знаете… я такие никогда не видел, везде сугробы, сугробы…

Но мне надо дальше — в Большой театр. Там тоже холодно и Самосуд, директор…

— Может, кофе? — перебил Бурбулис.

— Благодарствуйте, на ночь не пью; Самосуд, знаете, в шубах: одна брошена на стул, он на ней сидит, другая на нем. И — вертит в руках мою телеграмму, она не производит на него никакого впечатления… Самосуд вообще не понимает, зачем я явился: «Ну, а что вы умеете?.. Поднимать зана-вес, опускать зана-вес?..» — он так… немножко… в нос говорил.

«Все могу, — говорю. — Я же из провинции!»

«И с певцами работать?»

«И с певцами!»

«А когда, дорогой… вы ставите спектакли, вы идете от музыки или от сюжета?»

Ну, знаете, экзамен устроили!

«От музыки», — говорю, и — хлопаю дверью…

Чего приехал? Зачем?

Холод собачий, а мне экзамен устроили!

И уже, знаете, думаю как возьму билет в Нижний, как уеду…

Вдруг бежит Самосуд. Хватает меня за плечи, резко так:

«Подождите, дорогой… идемте!»

Мы возвращаемся в его кабинет, и он звонит… кому бы вы думали? Сергею Сергеевичу Прокофьеву:

«Сергей Сергеевич, дорогой, я нашел режиссера! Он поставит „Войну и мир“!.. Он — большой режиссер, Сергей Сергеевич… он всегда идет от музыки… в своих работах…»

Я? Большой режиссер? Откуда? Почему?..

Стою, как дурак. Не жив ни мертв. Прокофьев — мой Бог!

«Вы могли бы, Сергей Сергеевич, показать ему партитуру? Неужели?! Ждем, ждем, Сергей Сергеевич, сегодня в семь, ждем, я вас встречаю на лестнице…»

И вечером в Большом театре Прокофьев играет мне «Войну и мир»! На рояле — огарочек, помните… огарочки были… и Прокофьев играет мне всю оперу… — ну не чудо, скажите?

Алешка влюбился в Бориса Александровича. А как в него не влюбиться?

— Давно, давно хотел познакомиться, — Бурбулис приступил к делу. — Мы всегда поддержим ту интеллигенцию, которая поддержит нас.

— А ту, которая не поддержит? — удивился Борис Александрович.

— Нейтрализуем, — улыбнулся Бурбулис.

Появилась тишина.

— Это как? — не понял Борис Александрович.

— Видите ли… — Бурбулис с трудом подбирал слова, — никто не знает, есть ли Бог: нет доказательств его существования и нет доказательств, что это миф. Значит, все зависит от того, как подать эту проблему, — наши люди зачастую не умеют смотреть на жизнь своими собственными глазами, их глаза подслеповаты и разбегаются по сторонам. Люди смотрят на исторические процессы глазами тех, кому они доверяют — глазами журналистов, писателей, эстрадных певцов, популярных актеров и т. д. То есть нам, тем политикам, которым Борис Николаевич поручил создать идеологию новой России, совершенно небезразлично, какие отряды (я об интеллигенции) придут под наши знамена. И — кто в этих отрядах…

— Дело в том, — смутился Борис Александрович, — что Бог есть…

— Кто может сказать это наверное?

— Я могу. Сам себе.

— Ну, это ваша точка зрения…

— А мне больше никого и не надо…

— Согласен, — кивнул Бурбулис.

— У Канта, как известно, было пять доказательств Бытия Божьего, — продолжал Борис Александрович. — Академик Лихачев предложил ещё одно доказательство, очень простое: Лука, Матфей и другие евангелисты жили в разных концах света, но о Мессии писали как-то очень похоже, почти, знаете, одними словами…

— Кстати, Лихачев нас поддерживает, — сказал Бурбулис.

— Разве вас кто-то не поддерживает? — удивился Борис Александрович. — В нашем театре все поддерживают.