Русское тысячелетие

Сергей Цветков Русское тысячелетие

Рождение русской идеи

В 1034 или, по другим данным, в 1036 году умер князь Мстислав – один из двух соправителей Русской земли. Наследников у него не было. Поэтому по смерти Мстислава «перея власть [волость] его всю Ярослав и бысть самовластец Русьстей земли».

Наметившаяся трещина на государственном фасаде Руси снова была благополучно замазана. После длительной эпохи смуты и династических передряг все ресурсы страны, наконец, оказались в руках единственного носителя верховной власти. Политический, военный и нравственный авторитет Ярослава к тому времени был чрезвычайно высок. Вступившего в пору зрелости «самовластца» знали как опытного полководца и дипломата, и не менее того – как ревнителя христианского благочестия и страстного книгочея: «И любил Ярослав церковные уставы, попов любил по велику, излиха же [сверх обычного, особенно] черноризцев, и книгам прилежал, читая их часто днём и по ночам» («Повесть временных лет», под 1037 годом).

Правда, в этом превосходном наборе личных и деловых качеств отсутствовала такая важная черта идеального образа средневекового государя, как телесное совершенство, но русские люди охотно закрывали глаза на небольшой физический недостаток своего князя: «Бяше же хромоног, но умом совершен и храбр на рати, и христиан любя, и чтяше сам книгы» (Воскресенская летопись, под 1036 годом).

Современный историк вполне может присоединиться к этой оценке, добавив, что в лице Ярослава христианский мир, западный и восточный, обрёл лучшего государя своего времени – образованного, целеустремлённого, деятельного, открытого к восприятию новых идей и осознанно стремившегося к тому, чтобы его государственная деятельность опиралась на идейную основу.

Интеллектуализм был, пожалуй, самой замечательной чертой двора Ярослава. В то время ни одна европейская столица, включая Константинополь, не жила такой напряжённой умственной жизнью, как Киев второй половины 30-х – начала 50-х годов XI века. Будучи человеком высокой культуры и широкого кругозора, Ярослав окружил себя людьми просвещёнными. Это были, преимущественно, лица духовного звания – священники и монахи, находившиеся при князе на положении «княжих попов». По сообщению «Повести временных лет», Ярослав содержал их в своей любимой загородной резиденции на Берестове. В этих духовных наставниках и учёных собеседниках великого князя нетрудно узнать повзрослевших детей «нарочитой чади», некогда отданных по велению князя Владимира на «ученье книжное».

Особенным доверием Ярослава пользовался инок Иларион, «русин» по происхождению, в то время – пресвитер берестовской церкви Святых Апостолов, «муж благ, книжен и постник», по словам летописи. С его именем также связано зарождение Печерской обители, где он был первым насельником. Питая склонность к уединению, Иларион облюбовал на берегу Днепра, немного южнее Берестова, безлюдный холм, поросший густым лесом, «и ископа печерку малу, дву сажен, и приходя з Берестового отпеваше часы, и моляше Богу там втайне». Позже, когда Иларион возглавил Русскую Церковь, в его опустевшей «пещерке» поселился преподобный Антоний, вслед за которым на днепровскую «гору» пришла и первая братия Печерского монастыря, числом 12 человек.

Начитанный и образованный княжий любимец и сам прекрасно владел пером. Вероятно, при его участии на Берестове составился целый кружок переводчиков с греческого. За несколько лет была проделана огромная культурная работа: «И собра [Ярослав] писцы многы, и прекладаше от грек на словеньское письмо, и списаша книгы многы».

У греков искали то, чего не находили у болгар и моравов, чьи литературные богатства, пускай уже и переложенные на «словенское письмо», почти исчерпывались книгами, связанными с богослужебным обиходом (Священное Писание, творения святых отцов для чтения в храмах и т. д.). Переводили «от грек» больше книги исторические, трактовавшие всемирную историю, под которой понималась преимущественно история еврейская и византийская, с позиций церковно-религиозного мировоззрения. Но корпели над древними пергаменами и свитками отнюдь не из-за отвлечённого интереса к прошлому. В исторических штудиях Ярославова двора рождался ответ на главный вопрос, поставленный перед образованным слоем древнерусского общества всем ходом исторического развития Русской земли, – о сопряжении её национальной истории с мировым историческим процессом1. Обращение в этой связи к историографическому наследию Византии было, конечно, не случайным, ибо стройная концепция всемирной истории (естественно, в христианском её понимании) была тогда разработана только в рамках византийской историко-философской традиции.