Советская власть приняла меры чрезвычайные: на деревню за хлебом двинуты были воинские продовольственные отряды (в Харьковскую губернию – 49) и начали добывать его с боем; одновременно, декретом от 24 апреля, в южные губернии приказано было переселить наиболее нуждающееся рабоче-крестьянское население севера. Наконец, ввиду полной неудачи всех мероприятий и назревшей катастрофы, совет комиссаров объявил продовольственную диктатуру незадолго до прихода в район добровольцев. В результате – в деревне перманентные бои, требовавшие иногда подкреплений карательных отрядов от войск, и в городе голод. Буржуазия была предоставлена самой себе, а наиболее привилегированная часть населения – пролетариат Донецкого бассейна – горько жаловался Наркомпроду: «Большинство рабочих рудников и заводов голодает и лишь в некоторых местах пользуется полуфунтовым хлебным пайком… Надвигающаяся чёрная туча не только захлестнёт рабочую корпорацию, но и угасит революционный дух рабочих».
Заводы и фабрики обратились вообще в кладбища – без кредита, без сырья и с огромной задолженностью; вдобавок перед приходом добровольцев они были частью эвакуированы, частью разграблены. Большинство заводов стояло, а рабочие их получали солидную заработную плату от совнархоза, за которую, однако… нельзя было достать хлеба. Добыча угля Донецкого бассейна, составлявшая в 1916 году 148 миллионов пудов (в месяц), после первого захвата большевиками (январь – май 1918) понизилась до 27 миллионов и, поднявшись, вновь за время немецкой оккупации Украины до 48 миллионов, нисходила к концу второго захвата (декабрь 1918−июнь 1919) до 16−17 миллионов пудов (после занятия района добровольцами добыча к октябрю давала 42 миллиона). Южные и Северо-Донецкие дороги, по сравнению с 1916 годом, за пять месяцев большевистского управления дали на 91,33 процента уменьшения количества перевозок, на 108,4 процента увеличения расхода угля и общий дефицит 110 миллионов рублей.
Повсюду – нищета и разорение».
Когда листаешь страницы разгула той идеологической бесовщины, что принято в XXI веке называть Великая русская революция, то невольно начинаешь задумываться – как же сами русские люди не видели, что власть медленно, но уверенно переходит в руки совершенно чужих, ненавидящих всё русское и славянское людей? Почему ещё до утверждения христианства, на протяжении сотен лет так спокойно относились к проникновению чуждых религий на Русь, не замечая в них скрытой угрозы и далеко идущих дьявольских замыслов? Конечно теперь много легче рассуждать подобным образом, глядя из будущего и имея возможность более полно обозреть масштаб того прошедшего бала сатаны… да и прошедшего ли сегодня, спустя сто лет с начала социалистической революции и тысячи с начала потери русской духовности?