Русское

Бабка ходила долго, встретила, наверно, соседку и заболталась. Иван Николаич уснул в кресле.

Леша сидел в темном своем мире, полном звуков и вздохов, и мебель вздыхала, и клеенка скользко поскрипывала на столе. Воздух тек из окна. Музыка Иван Николаича как будто от него освобождалась, она обретала самостоятельность, почти отдельность от спящего человека. И Леша побаивался этой музыки, ему казалось, что она сама — как существо и видит Лешу, как бы он тихо ни сидел, и ей любопытно, что тут за Леша такой, и она подступает к нему, как вода. И Леше хотелось поджать ноги, ему казалось, что музыка спящего касается его ступней, и они холодеют от ее прикосновения, а музыка поднимается. У спящей бабки музыка была более возвышенная, не такая плотная, ей неинтересны были предметы и люди, она рассеивалась. Свою собственную музыку Леша слышал редко, как пульс, как биение сердца после сильного напряжения, когда оно отпускало.

Холодный воздух из открывшейся нараспашку двери спугнул музыку спящего, она ушла, сжалась. Иван Николаич двинулся в кресле.

Бабка вошла. Заглянула в комнату.

— Спит, — сказала. Но Иван Николаич откликнулся.

— Я глаза закрыл, чтоб вас не видеть. Вот Лешке хорошо, не видит ничего, сидит себе, как у мамки в животе, темно, тепло.

Леша ночевал в кухне на диване, за стенкой была комната жильца, и Леша слышал, как вдруг приемник заговорил. Тихо, но не для Леши. Это было так неожиданно, что Леша сел. Видимо, жилец починил от скуки.

В их маленьком доме раздались голоса из Москвы, из других стран, мелодии, вздохи, шепот эфира, шелест… Все оказалось здесь, проникло к ним. Но Леша догадался, что оно здесь и было, всегда, только неслышно, а приемник все это уловил, усилил. И Леша почувствовал свой дом перекрестком мира. Ему даже показалось, что он кожей чувствует эфирный шум как движение, скольжение воздуха.

Леша лег, закрыл глаза, чтобы уснуть. Жилец нашел какой-то спектакль и стал слушать негромко. Леша подумал, что он тоже лежит, закрыв глаза, и представляет, что в комнате люди, и ему не так тихо, потому что не может же он не чувствовать свою тишину. Хотя кто знает.

Утром бабка едва добудилась Лешу. Жилец спал, и тишина от него не отходила, она окутывала его, он был в ней как в коконе.

Попили чаю. Бабка вышла на крыльцо проводить. Дальше крыльца Леша провожать не разрешал.

Бабка смотрела, как он идет по тропинке. Утро было такое хорошее, солнечное, и ей стало безумно жаль, что он не видит тумана, солнца, травы, еще совсем по-летнему зеленой, желтых листьев на березе. Но как-то по-своему он это ощущал, наверное. Дошел по тропинке до калитки. За калиткой остановился. И бабка подумала, что он совсем уже взрослый. Молодая женщина прошла и взглянула на Лешу недоуменно, и бабка расстроилась. Бабка привыкла к его взгляду, устремленному только внутрь себя, а сейчас подумала о впечатлении человека непривычного, постороннего.

Показался Дима Гаврилов, он учился в девятом. Обычно он пробегал позже, уже урок начинался, а тут вдруг шел заранее. Леша подождал, когда он пройдет, и направился за ним, точно, след в след. Бабка не знала, как Леша понимает, что прошел именно школьник. Наверно, был какой-то особенный школьный запах, который его вел.

Леша скрылся, и бабка отправилась в дом. Дел было много.

Когда Леша привязывался за чьей-то музыкой, следовал за ней, забывался, сознание его отвлекалось на свои мысли. Это походило на сновидение. Леша грезил, но никогда не терял музыкальную нить, она вела его в темном лабиринте.

Он пришел в себя, когда дверь на тугой пружине за ним захлопнулась. Он не знал, где оказался. Точно, что не в школе. Затхлый воздух и гулкие шаги вверх по лестнице того, за кем он шел. Шаги остановились. Музыка остановилась. К ней приблизился кто-то, другая какая-то музыка. Возникло странное ощущение, как будто два разных потока сошлись почти вплотную и остановились, хотя это немыслимо, чтобы потоки остановились и катастрофы не случилось. Леша стал подниматься к ним, неуверенно, нащупывая палкой ступени. Он догадался, что это подъезд. Но где? Многоэтажки начинались за заводом.

Леша поднимался, держась за перила, и вдруг понял, что его заметили.

— Ты кто? — спросил женский голос. А Дима сказал:

— Черт.

Они, эти двое, стояли на площадке, отступив друг от друга, и тяжело дышали.

— Ты что, шел за мной? — голос у Димы был злой. — Вот паскуда. Зачем? Ты!

Он схватил Лешу за рубашку. Но девушка удержала его руку.

— Погоди… Ты шел за ним?

— Я в школу за ним шел.

— Пристроился… Он слепой.

— Я поняла. Слушай, это не школа.

— Да.

— Вали отсюда! — музыка у Димы вся как-то скрутилась в пружину, вот-вот лопнет.

Леша повернулся и пошел вниз. Вдруг палка выскользнула.

— Я провожу его, — сказала девушка. — Что бесишься? Из подъезда выведу и все. Иди в дом.

Сбежала легкими шагами и взяла Лешу под локоть. Леше не хотелось, чтоб она отпускала его, и он шел медленно, будто совсем был беспомощный. Дима шарахнул дверью там, наверху.

— Он мне дверь снесет, — сказала девушка. В голосе ее была усмешка.

Леша промолчал, а через несколько ступеней вдруг решился, спросил: