Русскоязычные

Штейн Борис Самуилович Русскоязычные

Программа "Первое перо"

Борис Штейн

Русскоязычные

Проблема русских в странах - бывших союзных республик СССР - родилась не сегодня. Она ровесница каждой из "пятнадцати сестер", составляющих Советский Союз. В разных республиках эта проблема имеет разные оттенки, она зависит от условий жизни, истории и географии той или иной республики, от национального темперамента того или иного народа. Вектор ее напряженности колебался, и сегодня он уперся острием в грудь человека, ставшего на своей родине иностранцем.

- Как же так? - вопрошает он недоуменно. - Кто виноват? - задает он себе и окружающим традиционный для России вопрос. И приходит - нет, не к ответу, а к не менее традиционному вопросу - Что делать?

Попробуем хоть в какой-то мере ответить на эти сакраментальные вопросы на примере Прибалтики, а еще уже -Эстонии, в которой автор этих строк прожил более тридцати лет.

Как ни старалась официальная советская пропаганда убедить весь свет в торжестве всепоглощающей дружбы народов, холодок в отношениях между эстонцами и неэстонцами присутствовал в Советской Эстонии всегда. Эти две почти равновеликие группы населения существовали параллельно, по сути дела, не смешиваясь: раздельные школы, чаще всего -раздельные предприятия: завод "Двигатель", например, русский, а комбинат "Норма" - эстонский. В сельском хозяйстве были заняты в подавляющем большинстве эстонцы, в морском же пароходстве - русские, вернее, -русскоязычные, потому что дело было не в национальности, а в языке. Языковый барьер если и преодолевался, то в основном в одну сторону: эстонцы по-русски говорили, а русские (а также украинцы, белорусы, евреи, татары, армяне и т.д.) по-эстонски - нет. Исключения только подтверждают правила.

Между тем собственно эстонское общество всегда было достаточно однородно в своей политической ориентации. Получив в 1918 г. - впервые за всю историю своего существования - независимую государственность, эстонцы очень гордились ею, бережно пестовали свою культуру, старательно трудились на хуторах и предприятиях, медленно, но верно высвобождались из-под немецкого влияния. Трудолюбие возделывание своей эстонской почвы - на всех существующих нивах - вот что стало национальным идеалом этого маленького неизбалованного народа. Добровольно-принудительное присоединение к СССР положило конец периоду, который получил стойкое неофициальное название "эстонское время". Начавшаяся летом 1940 года и продолжавшаяся после войны перетряска, депрессии и депортация, смена структур, идеалов и вывесок вызывали глухое недовольство, которое могла загнать внутрь, но не искоренить карательная машина. И это загнанное в глубину души недовольство передавалось из поколения в поколение и превращалось в холодное отчуждение - нет, не от партии и правительства, - а от соседа, говорившего на языке, директивно ставшем государственным. Сосед - недоумевал. Он приехал в Эстонию, как приехал бы, например, во Владимирскую область: или по направлению на работу, или по военной линии, или по вербовке на стройку, или просто выбирая место, где почище и посытней. У соседа было советское мышление, и он не замечал, не видел, не хотел признавать проблемы отношений. Свою, как теперь говорят, ментальность коммунальщика и компанейщика он считал естественной, как воздух, и не понимал раздражения против себя. Если до открытой ссоры не доходило, то и на чашку чая не зазывали. Возьмем наудачу любой эстонский роман или повесть на современную тему советского периода. Скорее всего мы обнаружим там полное отсутствие русскоязычных персонажей. Если суммировать эстонскую прозу этого времени (довольно, кстати сказать, яркую), то выяснится, что она отражает как бы отсутствие присутствия русскоязычных в эстонской жизни. Как бы не замечает такой малости, как сорок процентов населения своей республики.

А ведь эти сорок с лишним процентов жили, трудились, женились, и поколения сменялись поколениями. Так параллельно и существовали эти два мира, не раздувая и не гася тлеющего конфликта. Политически безгрешная национальная номенклатура зачастую рекрутировалась из ленинградских или поволжских эстонцев. Говорят, что первый секретарь ЦК КПЭ Густав Кэбин по-эстонски говорил с акцентом, а у первого секретаря Карла Вайно вообще с родным языком были трудности. Но Эстония ко всему этому приноровилась, приспособилась, умудрилась прожить советское время более или менее красиво - и в городе, и в деревне. Можно только предполагать, как расцвел этот край, окажись он вне советской рутины. Эстонцы это понимали. Они не брали в голову, что в Тарту живут лучше, чем в Пскове, но всегда держали в голове, что в Таллинне живут хуже, чем в Хельсинки. Таким образом, чувство национального угнетения подкреплялось чувством упущенных возможностей.