Руссо и Революция

Ему нравились его учителя, особенно сестра пастора, мадемуазель Ламберсье. Ей было тридцать, Жан-Жаку — одиннадцать, и он влюбился в нее, как ему показалось. Когда она хлестала его за какой-то проступок, он получал удовольствие от страданий в ее руках; «чувственность смешивалась с умом и стыдом, что оставляло больше желания, чем страха, повторения».11 Когда он провинился еще больше, удовольствие, которое он получал от наказаний, стало настолько очевидным, что она решила никогда больше не пороть его. Мазохистский элемент оставался в его эротическом облике до самого конца.

Так я прошел возраст полового созревания, обладая чрезвычайно пылкой натурой, не зная и даже не желая иного удовлетворения страстей, кроме того, о котором невинно дала мне представление мисс Ламберсье; а когда я стал мужчиной, этот детский вкус, вместо того чтобы исчезнуть, лишь сменился другим. Эта глупость, соединенная с природной робостью, всегда мешала мне быть очень предприимчивым с женщинами, так что я проводил свои дни, томясь в молчании по тем, кем я больше всего восхищался, не смея раскрыть свои желания.

Сейчас я сделал первый и самый трудный шаг в туманном и мучительном лабиринте моей исповеди. Мы никогда не испытываем столь сильного отвращения при разглашении того, что действительно преступно, как при разглашении того, что просто смешно».12

Возможно, что в более поздней жизни Руссо находил удовольствие в том, что чувствовал себя избиваемым миром, своими врагами и своими друзьями.

Рядом с наказаниями мадемуазель Ламберсье он наслаждался великолепными пейзажами, которые его окружали. «Страна была столь очаровательна… что я проникся страстью к сельской жизни, которую время не смогло погасить».13 Эти два года в Босси были, вероятно, самыми счастливыми в его жизни, несмотря на то что он открыл для себя несправедливость мира. Наказанный за проступок, которого он не совершал, он отреагировал на это с неизгладимой обидой, и впоследствии он «научился распускать руки, бунтовать, лгать; все пороки, свойственные нашим годам, начали портить нашу счастливую невинность».14

Он так и не получил дальнейшего формального или классического образования; возможно, отсутствие уравновешенности, рассудительности и самоконтроля, а также подчинение разума чувствам отчасти объясняются ранним окончанием его обучения. В 1724 году, в возрасте двенадцати лет, он вместе со своим кузеном был отозван в семью Бернара. Он навестил отца в Ньоне и там влюбился в мадемуазель Вульсон, которая отвергла его, а затем в мадемуазель Готон, которая, «хотя и позволяла себе самые большие вольности со мной, никогда не позволяла, чтобы они были сделаны с ней в ответ».15 После года колебаний он поступил в подмастерья к граверу в Женеве. Ему нравилось рисовать, и он научился гравировать корпуса часов, но мастер жестоко бил его за мелкие проступки и «побуждал меня к порокам, которые я от природы презирал, таким как лживость, безделье и воровство». Некогда счастливый мальчик превратился в угрюмого и необщительного интроверта.

Он утешал себя интенсивным чтением книг, взятых в ближайшей библиотеке, и воскресными экскурсиями в деревню. В двух случаях он так долго просидел в поле, что обнаружил городские ворота закрытыми, когда попытался вернуться; он провел ночь под открытым небом, явился на работу в полуоцепенении и получил особую порку. В третий раз воспоминания об этих побоях заставили его принять решение не возвращаться в город. Еще не достигнув шестнадцати лет (15 марта 1728 года), без денег и только с одеждой на спине, он отправился в Конфиньон в католической Савойе, примерно в шести милях от города.

Там он постучал в дверь деревенского священника, преподобного Бенуа де Понтверра. Возможно, ему рассказывали, что старый куратор так стремился обратить в свою веру бродячих женевцев, что хорошо кормил их, полагая, что сытый желудок способствует развитию ортодоксального ума. Он накормил Жан-Жака хорошим обедом и велел ему «отправиться в Анси, где вы найдете добрую и милосердную даму, которой щедрость короля позволяет обращать души от тех заблуждений, от которых она с радостью отказалась».16 Это, добавляет Руссо, была «госпожа де Варенс, новообращенная, к которой священники ухитрялись посылать тех несчастных, кто был склонен продать свою веру; с ними она была вынуждена разделить пенсию в две тысячи франков, пожалованную ей королем Сардинии». Бездомный юноша решил, что часть этой пенсии может стоить мессы. Через три дня в Анси он предстал перед мадам Франсуазой-Луизой де Ла Тур, баронессой де Варенс.