Руссо и Революция

Анет умер в 1734 году. Руссо оставил свой пост у интенданта и взял на себя управление делами мадам. Он обнаружил, что они запутаны и близки к банкротству. Некоторый доход ему приносило преподавание музыки; в 1737 году он получил три тысячи франков, причитавшихся ему по наследству от матери; часть этих денег он потратил на книги, а остальное отдал мадам де Варенс. Он заболел, и маман нежно ухаживала за ним. Поскольку в ее доме не было сада, она сняла (1736) пригородный коттедж Les Charmettes. Там «моя жизнь прошла в абсолютном спокойствии». Хотя он «никогда не любил молиться в покоях», отдых на природе заставлял его благодарить Бога за красоту природы, за мадам де Варен и просить божественного благословения на их союз. В это время он был твердо привержен католической теологии с мрачным янсенистским оттенком. «Страх перед адом часто мучил меня».41

Обеспокоенный «испарениями» — модной в то время формой ипохондрии — и думая, что у него полип возле сердца, он отправился на дилижансе в Монпелье. По пути он развеял свою меланхолию, якобы вступив в связь с мадам де Ларнаж (1738), матерью пятнадцатилетней девочки. Вернувшись в Шамбери, он обнаружил, что госпожа де Варенс пытается применить аналогичное средство, взяв в качестве нового любовника молодого парикмахера по имени Жан Винценрид. Руссо протестовал; она называла его ребенком и уверяла, что в ее любви есть место для двух Джинсов. Он отказался «так унижать ее» и предложил вернуться к прежнему статусу сына. Она выразила согласие, но обида на то, что ее так легко сдали, охладила ее привязанность к нему. Он удалился в Ле-Шарметт и занялся философией.

Теперь он впервые (ок. 1738 г.) ощутил дуновение ветра Просвещения, доносившееся из Парижа и Сири. Он прочел несколько работ Ньютона, Лейбница и Поупа, заглянул в дебри «Словаря» Бейля. Он снова взялся за латынь, добился больших успехов самостоятельно, чем раньше с учителями, и успел прочитать кусочки Вергилия, Горация и Тацита, а также латинский перевод «Диалогов» Платона. Монтень, Ла Брюйер, Паскаль, Фенелон, Прево и Вольтер явились для него как головокружительное откровение. «Ничто из написанного Вольтером не ускользнуло от нас»; более того, именно книги Вольтера «внушили мне желание писать изящно и заставили меня стремиться подражать манерам этого автора, которым я был так очарован».42 Незаметно старая теология, которая была каркасом его мыслей, потеряла форму и строгость; и он обнаружил, что без ужаса принимает сотни ересей, которые показались бы скандальными в его юности. На смену Богу Библии пришел почти страстный пантеизм. Да, Бог есть, и без него жизнь была бы бессмысленной и невыносимой; но он не был внешним, мстительным божеством, придуманным жестокими и страшными людьми, он был душой Природы, и Природа была в основе своей прекрасна, а человеческая природа — в основе своей добра. На этом и на Паскале Руссо построит свою философию.

В 1740 году госпожа де Варенс нашла для него место воспитателя детей месье Бонно де Мабли, великого бургомистра Лиона. Он расстался с ней без единого упрека с обеих сторон; она подготовила его гардероб к поездке и соткала для него несколько нарядов своими собственными, когда-то очаровательными руками.

IV. ЛИОН, ВЕНЕЦИЯ, ПАРИЖ: 1740–49 ГГ

Семья Мабли стала для Руссо новым интеллектуальным стимулом. Проректор был старшим из трех выдающихся братьев: один — почти коммунист Габриэль Бонно де Мабли, другой — почти материалист аббат Этьен Бонно де Кондильяк, и Руссо познакомился со всеми тремя. Конечно, он влюбился в мадам де Мабли, но она была достаточно любезна, чтобы не обращать на это внимания, и Жан-Жаку пришлось заняться воспитанием двух ее сыновей. Он составил для госпожи де Мабли изложение своих педагогических идей; отчасти они совпадали с либертарианскими принципами, которые через двадцать два года получили свое классическое романтическое изложение в «Эмиле»; отчасти они противоречили его последующему неприятию «цивилизации», поскольку признавали ценность искусств и наук в развитии человечества. Часто встречаясь с такими людьми, как профессор Лионской академии Бордес (который был другом Вольтера), он все больше проникался идеями Просвещения и учился смеяться над народным невежеством и суеверием. Но он оставался подростком. Однажды, заглянув в общественную баню, он увидел молодую женщину, совершенно не обремененную ничем; его сердце перестало биться. Вернувшись в свою комнату, он написал ей смелую, но анонимную записку:

Вряд ли я осмелюсь признаться вам, мадемуазель, в обстоятельствах, которым я обязан счастьем видеть вас и муками любви к вам….. Не столько эта фигура, легкая и стройная, которая ничего не теряет от наготы; не столько эти изящные формы, эти грациозные контуры;…не столько свежесть лилий, так обильно рассыпанных по вашему лицу, сколько этот нежный румянец… который я увидел, покрывающий ваше чело, когда предложил себя вашему взору после того, как слишком озорно разоблачил вас, спев куплет.43