Руссо туристо, облико морале

Ухмыляясь в предвкушении реакции на мое триумфальное возвращение любимого братца и любимого любимого, я села за руль, закрыла дверцу, поставила ноги на педали и повернула ключ в замке зажигания.

В следующее мгновение моей шеи чуть пониже уха коснулось что-то холодное и острое. Я вздрогнула, почувствовала укол и едва не обмочилась от страха, ощутив на щеке чужое дыхание, густо ароматизированное чесноком и перцем. Низкий гортанный голос прошептал мне в ухо:

– Дыр-быр-хыр, шнель, шнель! – или что-то вроде этого.

Слов я не поняла, но смысл команды уловила безошибочно, противиться не стала и плавно, как учил инструктор на курсах вождения, придавила педаль газа.

Серебристая машинка послушно тронулась с места и с ускорением двинулась вперед, увозя меня прочь от родных и любимых в компании незнакомого вонючего монстра.

2. Алла

Определенно, у темного Средневековья были свои преимущества: в те времена ни один уважающий себя зодчий не возвел бы между комнатами перегородки из гипсокартона. Из грубо тесанного камня или тяжелых бревен – это пожалуйста, вполне в духе эпохи. Увы, Зяма был прав: наш деревенский трактир с лучшими образцами доброго готического стиля и рядом не стоял. В соседнем номере загомонили – я сквозь сон услышала голоса и не рассердилась только потому, что они показались мне знакомыми. Во всяком случае, бархатный баритон своего любимого дизайнера я расслышала совершенно явственно.

Это было немного удивительно, потому что до сих пор я была уверена, что мы с Зямой ночуем в одной комнате. Более того – в одной постели. Так почему же его голос доносится до меня из-за гипсокартонной преграды? Что он делает в чужом номере? И с кем он это делает?

Червячок ревности, никогда не умирающий в моем сердце, быстро вырос до размеров амазонской анаконды и выбросил меня из кровати, как распрямившаяся пружина. Пошатываясь (я не очень хорошо себя чувствовала), я двинулась к выходу.

По причине некоторой разбалансированности вестибулярного аппарата перемещалась я медленнее, чем хотелось бы, и воспринимала окружающую действительность с заметным отставанием. Дверь, до которой я еще не дошла, открылась, а я не сразу поняла, что распахнул ее не мой мысленный посыл, а чья-то рука с обратной стороны. И человеческую фигуру, двигающуюся мне навстречу по волнообразной кривой, я в первый (а также во второй и в третий) момент приняла за собственное отражение в зеркальной двери шкафа-купе. Я ведь тоже на ходу вычерчивала синусоиду и держалась за голову!

Внезапное осознание своей ошибки меня буквально потрясло: «отражение», с которым я столкнулась в тесной прихожей, оказалось вполне материальным.

– Черт! – одинаково выругались мы.

Разница была только в том, что я это пропищала, а оно, вернее, он прохрипел.

– Извините! – пискнула я, моментально устыдившись обычно несвойственной мне грубости. – Прошу прощения!

Столкнувшись, мы отпрянули друг от друга, как резиновые мячики. Я ударилась о стену и рикошетом вылетела в коридор, где меня одна за другой настигли две взаимосвязанные мысли. Обе они имели характер тревожного вопроса: кто это был и что ему надо в моей комнате?

Придерживая руками гудящую голову (наклонять ее было тяжеловато), я заглянула в оставленный мною номер и в розовом свете бра, включенного чужой рукой, увидела длиннохвостого брюнета из интернациональной компании новых приятелей Инки Кузнецовой.

Склонившись над разворошенной постелью, Маня, он же Манфред, он же Фредди, тряс за плечо спящего мужчину, требуя, чтобы тот немедленно проснулся. И что особенно интересно, называл его при этом Эдиком!

– К-какой еще Эдик? – прошептала я, от волнения начав заикаться. – Это ж-же Зяма!

Меня охватило страшное подозрение. Я перестала держаться за голову и взялась за сердце. Мужчина, с которым я делила ложе, поднял над подушкой растрепанную светловолосую голову, и горестный стон сорвался с моих побелевших губ: это был не мой любимый! Не Зяма! Я спала с совершенно посторонним мужиком!

Ножки мои подкосились, я обессиленно опустилась на пол, привалилась спиной к проклятой гипсокартонной стене и спрятала пылающее лицо в дрожащих ладонях. Было так стыдно, что я готова была провалиться сквозь землю, в связи с чем вновь пожалела о том, что данный трактир – отнюдь не средневековый замок. Вдруг ужасно захотелось самозаточиться в глухом подземелье, чтобы до скончания своей нечестивой жизни часто бичевать оскверненное тело вервием и густо посыпать безмозглую голову прахом. Не знаю, как с вервием, а с прахом проблем не предвиделось: в него обратились все мои мечты и надежды, а их у меня было немало.

Сжавшись в маленький жалкий клубочек и горестно поскуливая, я окаменела, как вполне средневековая горгулья. По коридору кто-то бегал, топал и шумел, но я так глубоко погрузилась в собственные переживания, что не обращала внимания на происходящее. До тех пор, пока меня не подхватили знакомые и родные сильные руки:

– Трошкина! – Зяма потряс меня, как пыльный коврик. – Очнись! Что это с тобой?

При виде любимого, которому я подло изменила, горе мое стало совершенно безмерным.