Рутгерс

Но деятельности бюро все больше мешают серьезные разногласия между его членами, особенно в оценке международного рабочего движения.

— В высокоразвитых европейских странах революционный переворот невозможен. Русская революция — местное явление, — утверждает ван Равестейн.

Гортер и Паннекук идут еще дальше Равестейна в недооценке Октябрьской революции. Они считают, что в России совершен исторически незрелый эксперимент.

Рутгерс и Вайнкоп не сдаются. Всюду, где возможно, они отстаивают свое мнение:

— Первое государство рабочих и крестьян, новая демократическая форма Советской республики имеют мировое историческое значение. Это надо постоянно разъяснять всем трудящимся, на примере России учить их борьбе против буржуазии своих стран.

Роланд-Гольст со свойственным ей поэтическим лиризмом страстно восклицает:

— Советская Россия живет и будет жить! Товарищи, вы не видите основного — жертвенной радости революционеров, которая напоминает самозабвенную веру первых христиан. Мужество наших русских братьев беспримерно.

Примирить эти мнения нельзя. Совместное сотрудничество становится невозможным. В результате вся повседневная работа ложится на плечи Вайнкопа, Роланд-Гольст и Рутгерса. Предвидя, что раскол неминуем, они прилагают все усилия, чтобы сохранить бюро и созвать Международное совещание.

Весной 1920 года начинается съезд делегатов в Амстердам. Из Англии, Америки и ряда европейских стран им удается приехать вовремя. Делегаты Германии, Австрии и Швейцарии приезжают с опозданием. Многих задерживают на границе и вынуждают уехать обратно. Клару Цеткин, которая переходит границу нелегально, арестовывают уже в Голландии и под стражей привозят в Амстердам. Добиться ее освобождения смогли только благодаря вмешательству левого социал-демократа Вибаута, занимавшего пост бургомистра города.

В специально снятом помещении — втайне от полиции и в стороне от посторонних глаз — собираются приехавшие на совещание. Среди делегатов Себальд узнает старого товарища по работе в Лиге социалистической пропаганды редактора «Нью интэрнэшионэл» Фрэйна.

— Халло, Рутгерс! Вот мы и встретились, — обрадованно говорит Фрэйна. — А это наш второй делегат — Носовицкий, — знакомит он Себальда со своим товарищем. — Мы вдвоем представляем Америку.

Мандаты обоих в порядке, но английские делегаты говорят о каких-то смутных подозрениях в отношении Носовицкого. Себальд, как секретарь Амстердамского бюро, ставит вопрос на обсуждение. Англичане не могут привести ничего конкретного в подтверждение своих сомнений; Фрэйна с возмущением отстаивает Носовицкого. Совещание признает его своим полноправным участником.

Два дня, никем не тревожимая, проходит работа совещания. А на третий день во время заседания вдруг слышится какой-то странный шорох. Он доносится со стороны бывшего в комнате стенного шкафа. Многие еще не успели ничего сообразить, когда несколько товарищей кинулись к шкафу и распахнули его. Все увидели сжавшегося в комок жалкого, дрожащего шпика. Мгновение, и его выбросили из помещения.

Значит, кто-то выдал место совещания.

«Неужели Носовицкий? — подумал Себальд. — Неужели он навел полицию на наш след и англичане все же были правы?»

Это подозрение подтвердилось значительно позже. В сентябре 1925 года в американской газете «Нью-Йорк Америкз: были опубликованы мемуары агента английской и американской тайной полиции Носовицкого.

Работа делегатов в дальнейшем проходила на части квартире у одного профессора, сочувствовавшего трибунистам, а с запоздавшими товарищами из Германии и Швейцарии Себальд встречался у себя дома в Амерсфорте.

Международное совещание закончилось. Были обсуждены вопросы о роли профсоюзов, участии в буржуазном парламенте, об идеологической поддержке Советской России и другие, сформулированы тезисы для будущего конгресса Коминтерна, выпущен бюллетень.

Амстердамское бюро допустило немало ошибок, Там, где не удавалось привлечь массы, оно опиралось на мелкие революционные группы, которые далеко не всегда оказывались действительно революционными. Поддерживая немногочисленные революционные профсоюзы в разных странах, оно не обращало внимания на работу в массовых реформистских профсоюзах.

То же сектантство, тот же левый уклон сказались и в тезисах о парламентаризме. Не отвергая полностью использование парламента, бюро недостаточно понимало, какое значение имеет участие в парламентских выборах, и допускало бойкот парламента.

Самой серьезной ошибкой была недооценка руководства секциями Коминтерна революционной борьбой в разных странах.

Этот левый уклон в работе Амстердамского бюро отразился и в решениях Международного совещания и был резко осужден Лениным в его работе «Детская болезнь «левизны» в коммунизме».

«Для меня брошюра Ленина «Детская болезнь», — пишет в своих воспоминаниях Себальд, — была решительным уроком, который я всячески стремился усвоить».