RUтопия

Беглый афонский монах Агапий Гончаренко, сотрудничавший в Лондоне с Герценом, в 1865 году добрался до Бостона. Его план состоял в пропаганде революции среди аляскинских казаков. До своей смерти в 1916 году престарелый отец Агапий выпускал журналы и организовывал тайные общества, надеясь провозгласить независимость Аляски и преобразовать ее в Великую Казацкую Империю.

Но к сожалению, для реализации такого масштабного проекта самих казаков на проданной Аляске оставалось уже слишком мало. Хотя кое-кто из них даже после продажи этой «последней украины» остался там, и их потомки ждут возобновления истории…

Кстати само слово «украина» в казачьем лексиконе, особенно среди казаков-первопроходцев Сибири, никогда не носило этнического смысла, обозначая лишь последний рубеж, «край» открытых земель. В песне сибирских казаков, возникшей во времена, когда Ерофей Хабаров вышел к Амуру, поется: «Как во сибирской во украине // Да во Даурской стороне…» Конечно, никаких «этнических украинцев» там отродясь не было. С точки зрения этих великих сибирских просторов весь известный «хохляцко-москальский» спор на «украинскую» тему выглядит как глубоко провинциальная старосветская разборка. Казаков, которые стремились сохранить свою независимость от любого «султаната», эта тема никогда не интересовала — у них были думы и дела поважнее.

Ведущий идеолог украинского национализма первой половины ХХ века Дмитpо Донцов однажды с меткостью афоризма высказался о том, что на пpотяжении всей истоpии Укpаины в ней боpются два психологических типа — казаки и свинопасы. Пан Донцов только забыл добавить, что, в отличие от свинопасов, казаки не отделяют себя от Руси. Гоголевский Тарас Бульба, хотя и дистанцируется от «москалей», тем не менее, гордо именует себя «русским». В этом проявляется метаисторичность и трансэтничность Руси, не тождественной ни России, ни Украине. (-> 3–1)

Политическим выразителем этого особого понимания Руси — как казачьей вольницы — выступило в 20-х годах ХХ века эмигрантское Вольноказачье движение, в которое вошли известные донские и кубанские казачьи общественные деятели (И.А. Билый, И.Ф. Быкадоров, Т.М. Стариков, М.Ф. Фролов и др.). Лидеры этого движения провозгласили своей целью создание независимого федеративного государства Казакии — только оно, по их мнению, стало бы «третьим путем» выхода из очередной «русской смуты», окончательно преодолев постоянно порождающую кризисы искусственную имперскую централизацию — как «белую», так и «красную». И.Ф. Быкадоров сформулировал то, что не успели в свое время понять ни запорожские, ни донские атаманы:

Никакая центральная российская власть не сможет быть благой для казачества, какая бы она ни была: монархической, кадетской, эсеровской или евразийской.

Вольноказачье движение фактически воспроизвело логику тех прозорливых казаков, которые еще в XVII–XVIII веках видели, по словам Георгия Федотова, что «Русь становится сплошной Московией, однообразной территорией централизованной власти» и потому в повестях «Азовского цикла» декларировали: «Отбегаем мы ис того государства Московскаго, ис холопства неволнаго».

В 1670 году, несмотря на разгром разинского восстания и последовавшее под угрозой репрессий принуждение донских казаков к присяге московскому царю, все же далеко не все из них приняли эту присягу. И в конечном итоге Московии пришлось отчасти пойти на попятную, согласившись с существованием наряду со «служилым» и «вольного казачества». Москва с удивлением обнаружила, что только вольные казаки могут быть самым надежным и эффективным щитом южных границ. Созданное ими Войско Донское сохранило свое внутреннее демократическое самоуправление и даже самостоятельную внешнюю политику. И контакты с ним Московское государство строило как с иностранными державами — через Посольский приказ.

Вольные донцы, так же, как и ранее запорожские сечевики, воспринимали свое сообщество как рыцарское. В каком-то смысле их можно назвать «русскими тамплиерами», хранителями духа раннего христианства, который был утрачен «православной столицей», но лучше всего проявлялся именно на границе со враждебными «бусурманами». В Славянской Европе ту же «тамплиерскую» миссию исполняли вольные черногорцы, создавшие аналогичную сеть военно-монашеских орденов («задруг»), и по праву считавшие себя «большими сербами», чем население равнинной, оккупированной турками Сербии. (-> 3–4)