Ружья еретиков

— Вы поедете далеко отсюда. Эта ваша особенная реакция на излучение не позволяет использовать вас на фронте. Не позволяет использовать в столице. Вы поедете в Область Отклонений. Я читал ваше дело, лейтенант. Вы хотели там побывать. Пусть это будет наградой за службу. Поощрением от нового правительства. И залогом для будущих поощрений. Вы ведь примете перевод в Область, лейтенант Китт?

— Приму.

Чейз ожидал своей реакции на назначение, с легким интересом прислушивался к себе, рассчитывая, что испытает блаженство, гордость и воодушевление, но обезболивающие препараты приглушали не только страдание. Радость тоже.

— Хорошо, — в тоне полковника Мору Китту послышались разочарованные нотки. По-видимому, он, как и сам Чейз, ожидал более бурной реакции. — Поправляйтесь, лейтенант. Я распоряжусь, чтобы вам предоставили ваши больничные карты. Чтобы вы знали себя. И могли оценивать свое состояние.

— Я вряд ли смогу сейчас что-то оценить, полковник, но со временем… — Чейз не договорил и сделал неотчетливый жест рукой. Действие препаратов заканчивалось, становилось все труднее удерживать внимание на чем-то определенном.

Мору кивнул.

— Вас еще что-то беспокоит?

— У меня нет детей, — Чейз пытался сфокусировать расплывающийся взгляд на полковнике. — Я последний в роду, на мне все закончится.

— Боюсь, с этим я вам помочь не смогу, — кажется, в голосе полковника Мору послышалось что-то похожее на иронию. — Может быть, вам еще повезет. У вас есть около пяти лет жизни. Может, успеете.

Усталость накатывала, как цунами. Родившись где-то в груди, она набрала силу уже в районе гортани, и слова с трудом пробивались сквозь толщу воды. Чейз тонул сам в себе, окунаясь на дно собственных глазниц и откуда-то из глубины рассматривая стену, выкрашенную в неясный бледный цвет, дверь с круглой ручкой, полковника Мору возле ночника.

— Выродком, — пробормотал Еретик.

— Вы говорите невнятно, лейтенант.

— Назвали меня выродком, — сказал Китт, только в процессе произнесения слов понимая, что он говорит, но еще не понимая, зачем он это говорит.

— Повторите.

Кажется, полковник подошел ближе. Его темный силуэт заслонил половину комнаты, словно полмира.

— Они называли меня выродком, — послушно повторил Еретик, стараясь говорить громче и четче. — За то, что я не пел с ними.

— Хотите, чтобы тех гвардейцев казнили, лейтенант? — спросил Мору, а может, Еретику только показалось, что спросил.

Он хотел бы, чтобы Мору спросил. Мору теперь один из этих «анонимных правителей», он может сделать что угодно. У него излучатель, кто с ним станет спорить? Сам Еретик бы ни в коем случае не стал, та боль была многократно страшнее этой. Сильнее той боли, должно быть, не существует, это порог, и если перейти за него — умрешь от шока или сойдешь с ума. Но что бы он ответил, если бы Мору спросил? Наверное, он бы сказал — да. От этой мысли стало противно, скользко и горько во рту, как будто Китт пожевал протухшую рыбью голову.

Хотелось напиться чего-то холодного, чистого. Хотелось самому вывернуться наизнанку и лечь горящими внутренностями на прозрачный лед. Еретик представил себе многометровую толщу льда и подумал, что от соприкосновения с охваченными жаром органами лед быстро таял бы, вокруг образовалась бы вода и он погружался бы все глубже и глубже.

Хотелось собрать боль в пульсирующий черный комок и сжечь, а пепел развести в холодном молоке, в сладком и темном вине, в собственной дурной крови и пролить в жирную всепрощающую землю.

Хотелось встать на утесе, чтобы ветер вышиб из тела страдание и развеял над океаном. Чтобы пошел дождь и каплями, как ударами, вбил боль в гладь воды, растворил ее без остатка, чтобы она никому не досталась.

Не начинался, но как будто продолжался долгий и выматывающий сон. Сон, полный голосов, звереющих глаз, звона, свиста и жужжания работающего генератора излучения. Бессвязное видение, нагромождение каких-то картин и лиц.

Внезапно сознание очистилось — вернулась боль и смыла изнеможение, которое оставляют стимуляторы, распадаясь в организме. Через несколько минут это пройдет, и он уснет, так что если Еретик хочет что-то сказать, самое время.

Мору в комнате уже не было, медсестра сидела возле стола.

— Сударыня, — проговорил Чейз.

Сиделка, подложившая книжку под абажур тусклой лампы так, чтобы свет попадал на всю страницу, подняла голову:

— Да, лейтенант.

— Распахните шторы, пожалуйста.

— Мало света? — спросила женщина. — Я могу включить верхний…

— Нет, — остановил ее Чейз и даже приподнялся, цепляясь за стену. — Я хочу видеть настоящий свет. Мировой Свет. Прошу вас.

— Конечно.

Женщина прошла в другой конец комнаты и потянула за шнурок. Шторы разъехались медленно, как занавес. Что он там думал о театре? Давно не был…

За окном буйствовал закат.

Наверное, это боль добавила яростных красок в привычное молочное сияние Мирового Света.