Рваная верста

Александр Ёлтышев Рваная верста

* * *

От автора

Родился в 1950 году в Красноярске, но не прошло и четырёх лет, как профессия отца, военного врача, сорвала с малой родины…

Когда прочитал у Давида Самойлова:

Папа молод. И мать молода.
Конь горяч. И пролётка крылата.
А мы едем, незнамо куда, –
Все мы едем и едем куда-то,

во мне шевельнулось детство. Так ли важно, что там фигурировал не гужевой, а железнодорожный транспорт, врезавшийся в память зеркальным вагонным убранством. Воинские гарнизоны, школы в Азербайджане, на Украине, в Сибири, на Урале. Всюду свои требования, учителя при знакомстве проверяют знания, пацаны – степень адаптации к экстремальным ситуациям.

В 18 лет вновь оказался в родном Красноярске. Окончил филологический факультет педагогического института, работал в сельской и городской школах, служил в армии, столь знакомой с раннего детства.

Большую часть жизни посвятил журналистике, хотя уходил от неё на енисейский флот, в энергетическое предприятие, одарившее квартирой, в ароматную подсобку овощного магазина.

Видимо, привитое с детства стремление к странствиям не даёт покоя, способствуя в выборе печатных изданий. Работал в речной газете, изучив все енисейские притоки, еженедельник железнодорожников давал право поездки в кабине локомотива (а смотреть на магистраль в лоб, совсем не то, что сбоку), журнал «Агро-Сибирь» покидал по сёлам Красноярья, где, вопреки расхожему стереотипу, не так уж и мрачно.

Стихотворные строки приходят часто, но редко складываются в завершённые творения. Издал единственный сборник, попал в приют дикороссов, печатался в журналах «День и ночь», «Предлог», «Енисей», «Дальний Восток», коллективных сборниках, которые составители скромно именуют «антологиями».

Радуга

Отмаялась гроза, и радуга повисла,

срывая в небеса набухшие пруды.

Смахнув с лица струю живительной воды,

восторженный чудак придумал коромысло.

Природа не всегда в ладу со здравым смыслом,

и может, было всё совсем наоборот:

уставший водонос раскрасил коромысло

и радужно вонзил в унылый небосвод.

Лихого мужика радушная беспечность,

рождённая с тоской рутинною в борьбе…

А радуга манит настойчиво к себе,

величие храня. И тает в бесконечность.

Слово и слова

Друзьям-газетчикам

Нам не дано познать все таинства былого,

от нынешних проблем страдает голова,

но кто-то смог постичь: в начале было Слово,

поздней явились в мир слова, слова, слова…

Конечно, мы с тобой не судьи, не пророки,

изысканных словес не близкие друзья –

обычные слова объединяем в строки,

скользим по острию и падаем скользя.

Отчаешься порой: а нужно ли всё это,

жестокой суеты не сокрушить основ,

и нас самих сожрёт чудовище-газета,

когда не хватит ей похлёбки наших слов.

Пришёл двадцатый век к финалу бестолково,

планета напряглась, Россия чуть жива…

Как вожделенно Мир желает слышать Слово,

как обречённо мы несём ему слова.

* * *

Листву по городу разносит,

в затонах тонут якоря,

звучит распахнутая осень

по всем октавам октября.

Мы с ней давно единоверцы –

нас Бог от гибели сберёг,

когда в сгорающее сердце

вдохнул осенний холодок.

Колокольня

Когда бывает всё спокойно,

то засыпает колокольня,

себе на плечи, как халат,

накинув дремлющий набат.

Но на селе и в граде стольном

не спится нынче колокольням,

даль меж восходом и закатом

тугим затянута набатом.

Захочешь вырваться из ада,

сбежать, как юноша на фронт.

Непроходимая преграда –

глухим забором горизонт.

Обломок дельтаплана

Звонкую, сладкую с хрустом зарю

август щедрейший дарил сентябрю.

Сочный туман отдыхал на поляне,

падали звёзды и вязли в тумане,

грела призывным теплом талисмана

звёздная россыпь в покое тумана.

И, соблазнившись, в туман окунулась

наша с тобою охрипшая юность.

Звёздам и вечности клятву давала:

честь не ронять и хранить идеалы…

Его губила ностальгия,

когда однажды зимним днём

он сквозанул туда, где август

назначил встречу с сентябрём.

Морозный кашель января

не смог сдержать его азарта,

и вопреки капризам марта,

а может им благодаря,

минуя вкрадчивый апрель,

соблазн дурманящего мая

и на июльскую свирель

победно уши затыкая,

он на заветную поляну

упал обломком дельтаплана…

Он огляделся: все та же заря

хрупко ложится в ладонь сентября.

И величавый, как хлебное поле,

август уходит, махнув на прощанье

предлистопадным зелёным раздольем,

предледоставным студёным журчаньем.

И тот же памятный туман

вобрал к себе с тобою вместе,

как перебитый дельтаплан,

обломки совести и чести.

Кровавой грудой в том тумане

все клятвы, преданные нами.

…Сидишь, удобно развалясь,

довольный, сытый, полупьяный,

но тянет, как змеиный глаз,

к себе заветная поляна.

Кривой стартёр

Когда в дорожном запустенье,

устав чихать, заглох мотор,

шофёр достал из-под сиденья

«кривой стартёр».

И, проклиная бездорожье

и вспоминая чью-то мать,

мы с ним ловили искру божью

и не могли никак поймать.

Тупое грубое железо

вертела нервная рука,

как кружит леший ошалелый

в глухой чащобе грибника.

Уже в глазах плясали черти,