Рваное небо

Далька с трудом привстал, чтобы наблюдать посадку. Голова гудела, от спирта во рту набиралась едва сглатываемая солёная слюна. Хотелось прилечь, но он в первый раз в жизни мог увидеть свой город с такой высоты. И лучше смотреть на него, чем вспоминать, что случилось минуты назад.

Внизу показался нижний слой рваного неба. Затем челнок вынырнул из красноватых облаков и набрал скорость. Их отнесло далеко от стартового полигона, и рыбак что есть силы качал рулевые меха, ругаясь на ветер.

А Далька улыбался, рассматривая компактные городские домики с будто подстриженными крышами, на которых росли коробки дымоходов. Вон прорезь главной улицы. Ратуша. Вон обнесённая колючей проволокой фабрика, куда сдаётся добытая соль. Там её перетирают в порошок, чтобы удобрять поля, изготавливают таблетки-монеты, варят лекарства и заправляют лампы. В общем, самое главное место на свете. Вон старый пруд, вон дорога в столицу. Вон и полигон, на котором в стартовых гнёздах застыли рыбацкие челноки. Ждут полёта.

А та мелкая подвижная точка – Сольга. Бегает по полигону и машет. Далька помахал в ответ. Кисть правой руки едва слушалась.

– Переживаешь, что он его убил?

– Нельзя убить мёртвого, – Далька устало вздохнул и скосил взгляд на Сольгу.

Они лежали на крыше, ожидая наступления тёмного вечера. Где-то под ними, на третьем этаже, Далькина мать срочно собирала брата в больницу. Полученных от рыбака трёх обёрнутых в непроницаемую ткань брикетов соли должно было хватить на полный курс лечения. Или хотя бы на серьёзную передышку.

Сам рыбак, рассчитавшись с таможней, проводил Дальку с Сольгой домой, чтобы не ограбили, и получил от матери сполна – та кричала и даже замахнулась на него, когда услышала про успешную рыбалку без защитных костюмов. Хорошо, что сапожник её успокоил. А Далька убежал на крышу.

– Сольга, я просто не знаю. Но я чувствовал, что это отец.

– Постарайся забыть, – Сольга привстала и ткнула Дальку в бок. – Это был гипноз. Наши души уходят на небо и перерождаются в тени. И тени нападают на нас, пока луна хоть краешком закрывает солнце. Но они уже не мы. Не люди.

– Вот и рыбак так говорит. Все так говорят.

– Если они помнят нас, то зачем нападают? Зачем отец напал на тебя? Он же напал? Это ересь и враки, что они ещё что-то чувствуют.

– Сольга, я был наживкой. Успешной наживкой, потому что рыбак с Пульгой поняли, что тень отца меня видит. Различает. Это же редкость, удача!

Сольга не дала договорить:

– А почему тогда нужно выждать после смерти кого-то из родни, чтобы летать на небо? Почему в солевые рыбаки идут только те, у кого смерть в роду забылась? Всё просто. Печать недавней потери притягивает тени. Они её чуют. Им проще гипнотизировать именно таких! Как ты. И приманивать солью. Ты страшно рисковал. И нисколечко они не помогают. Если бы помогали, то сбрасывали бы нам звёзды с неба.

Сольга, улыбаясь, показала язык.

– А если они не могут?

– Ага, убивать могут, а помочь – нет. За-ме-ча-тель-но!

Далька решил больше не спорить. Какой смысл, когда обмороженная рука почти не подчиняется, а покалывающие ледяные искры уже добрались до ключицы? Тем более что Сольга, такая красивая и уверенная в правоте, впервые сжимала Далькину ладонь. Холодную и непослушную.

– Знаешь, я утром могу проспать. Мать-то в больнице с братом будет. Ты разбуди меня, пожалуйста. Дверь не закрою.

– Конечно… Далька, ты извини меня, что вчера не пошла с тобой… Ты будешь ещё летать?

Далька посмотрел на рваное небо в тягучих сизых разводах. Потом на живущую будущим Сольгу.

– Не знаю.

Далька помог спуститься брату и матери, поймал на главной улице редкий в такой час экипаж. Затащил в кабинку тяжёлый чемодан. Заранее заплатив извозчику, постоял, перекачиваясь с пяток на носки и обратно, держа руки в карманах и наблюдая, как экипаж растворяется в темноте, увозя родных в больницу.

Поздно уже. Надо ложиться спать.

Дома Далька бесцельно побродил по комнате. Посидел. Приоткрыл окно и закрепил раму шваброй, чтобы оставался зазор. Сдвинул ставни, надеясь, что щели с улицы не будет не видно. Стража-то бдительная. Но лампу решил не тушить – поставил её у лежанки. Забрался под одеяло.

Холодно. Мороз уже добрался до лёгкого, отчего иногда при вдохе приходилось всхлипывать. Ещё и стылый воздух льётся из окна, стелясь по полу.

Хочется молиться, но слов нет. Только сжимаются зубы.

Хочется зареветь, но страшно, что из глаз посыплются ледышки.

Хочется верить, что не исчезнет память. Что сбросишь звезду прямо матери. Или Сольге. Хотя бы по кусочкам. Отец, отдавший свою, уже никому не поможет.

Холодно.

Дрожит огонёк солевой лампы. Ему тоже холодно…

Тусклая тень медленно просочилась в оконную щель. На пол упало несколько светящихся кусков соли. Один рассыпался.

Тень подползла к лежанке, на которой укрылся одеялом мальчик. Спит. Непослушные вихры размётаны во все стороны. Бледный. Едва уловимое дыхание.