Рваные души

– Семеныч, – позвал он денщика, – проводи господина полковника к Макарычу. И скажи ему, что он мне за сохранность нашего наблюдателя головой отвечает! Да, и принеси мою лопатку. Бедный Макарыч, – рассмеялся Владимир, – за всех-то он сегодня у меня отвечает: и за тебя, Саша, и за корректировщика, и за связиста. Ну ничего, он мужик смекалистый, справится. Ладно, Саша, – Владимир стоял посреди блиндажа, надевая шинель, – постараюсь сегодня выжить, и ты тоже не помирай, вечером, думаю, будем пить в германских окопах.

Неслышно вошел Семеныч, подал Владимиру саперную лопатку и стал смотреть на Александра, взглядом приглашая его к выходу.

– Ладно, Вольдемар, я у Макарыча, успехов тебе! – Александр повернулся и быстрым шагом вышел из блиндажа.

Владимир засунул за ремень шинели лопатку и присел за край стола. Затем расстегнул верхнюю пуговицу, вытащил нательный серебряный крестик, подаренный матушкой давным-давно, поцеловал его и застегнулся. Встал. Постоял немного, закрыв глаза, прокручивая в голове порядок действий, и пошел во вторую роту. По дороге его нагнал Грищук:

– Куда же вы без меня, Владимир Федорович?

Поручик Степан Тимофеевич Грищук был адъютантом Орлова. Толковый молодой офицер очень сильно переживал смерть своего начальника и даже написал рапорт о переводе в другой полк. Командир полка отказал ему в этом, заодно наорав по телефону на Владимира за то, что тот не умеет уживаться с подчиненными. По просьбе Грищука Владимир разрешил ему переехать в другую землянку. Сам он не привык, что у него кроме денщика кто-то еще есть, поэтому часто просто забывал об адъютанте. А тому казалось, что Владимир имеет на него зуб из-за рапорта. Как бы то ни было, особой попытки наладить отношения не исходило ни с той, ни с другой стороны. Сейчас Грищук был в полной боевой готовности, на боку красовалась шашка.

– Степан Тимофеевич, от вас разве скроешься? – улыбнулся Владимир. – Вы теперь моя тень.

Они молча дошли до расположения роты. Аникеев ходил вдоль траншеи, лично проверяя каждого солдата. Увидев Владимира, он скомандовал «смирно» и доложил о готовности. На лице Аникеева было написано явное недовольство тем, что Владимир будет находиться в его боевых порядках. Владимир широко улыбнулся и похлопал подпоручика по плечу:

– Бросьте вы обиду, Сергей Игнатьевич, мое нахождение здесь – это не выражение моего недоверия вам. Вы хороший перспективный командир, так сам Орлов считал, и я так считаю. Ваша рота наступает в центре, отсюда мне легче командовать батальоном. Так что на меня не смотрите, командуйте, как считаете нужным.

Лицо Аникеева потеплело:

– Спасибо, Владимир Федорович. Не сомневайтесь, вторая рота не подведет.

– А я и не сомневаюсь, – более громким голосом сказал Владимир, – вторая рота еще никогда не подводила. И никогда не подведет, пока в ней служат такие орлы!

Он окинул взглядом готовившихся к атаке солдат. На фоне всех явственно выделялись сибиряки. Это были бородатые мужики, крепкие, как высоченные коренастые таежные кедры, надежные, как красноярские столбы. У многих сверху шинелей были накинуты на кожаных лентах старые, потемневшие от времени иконы, доставшиеся еще от дедов и прадедов. Именно такими иконами осеняли их жены и матери, отправляя на войну, веря, что сам господь Бог защитит их мужей и детей от злого врага. И они верили, эти суровые великаны с добрыми глазами. «Жалко, что их осталось у меня совсем немного, – думал Владимир, глядя на эти спокойные лица, – если бы их было чутка побольше, разве топтались бы мы до сих пор у этой чертовой высотки?» Большую часть батальона уже составляли жители других губерний России – украинцы, белорусы. Этих сразу было видно по напряженным испуганным глазам и рукам, судорожно сжимающим винтовку, будто это и есть единственное спасение, и потерять ее нельзя ни в коем случае. Эти палили в белый свет как в копеечку, переводя впустую и так немногочисленные патроны. Сибиряки же стреляли реже, но всегда метко. Профессиональные охотники, они умели подстрелить добычу.