Рыба и другие люди (сборник)

К полудню уже была в Конакове. На счастье, единственный телефон в деревне работал. Я позвонила в Жуково, в колхоз. Привезли гроб. На третий день мы похоронили деда в Починке, на старом кладбище. Народу провожать Юку Манизера пришло много. Ко мне подошла Лейда:

– Вера, ты домой не собираешься?

– Да, тетя Лейда, продам скот, заколочу хутор и приеду.

Так я и сделала. Две коровы, бычок, телка, поросенок, лошадь, восемь овец – колхоз помог мне их продать: на руки я получила целое состояние, обменяла в Фировском сбербанке рубли на доллары, как советовали хранить деньги москвичи-охотники; вышло – тысяча триста пятьдесят. Еще сколько-то лежало у Юку в заначке, он специально показал мне место:

– Будет на что меня хоронить. Не хватит – накошу летом сена, продам – больше будет. Здесь можно копейки зарабатывать – только поспешай, конаковские разленились, им скоро всем крышка, а я и за сто проживу, так?

И прожил бы, если б не колокол.

Представляю, как комментировал «Голос Нурмекундии» свалившееся на меня богатство, но мне было все равно. Колхозный печник Леня Кустов сделал памятник на могиле: в цементный цветник я попросила впаять нурмекундский колокол. Надеюсь, он постоит, хотя, боюсь, охочие до цветного металла конаковцы выдерут его.

Я вернулась в Карманово. Тактичная Лейда ни словом не обмолвилась о моем истерическом бегстве. Все это время она исправно раз в день топила печь в моем доме, берегла ссыпанную в подпол картошку. Мы зажили дружно, как и не расставались, я рассказывала ей о Юку Манизере – Лейда слушала, скупо комментировала:

– Он был работящий, настоящий крестьянин. Таких теперь здесь нет. Мой Петер его уважал.

Через неделю после похорон я запрягла Мустанга, съездила на кладбище. Убралась, пересадила на холмик какую-то болотную травку и подснежники. Колокол пока стоял, на темной бронзе струи дождя уже прочертили малахитовые дорожки.

13

Деньги, что достались мне в наследство от Юку, сулили надежду вырваться отсюда. Его смерть поставила точку в моем затворничестве. Надо было родиться тут, чтобы принимать эту жизнь естественно и безропотно, с радостью, как Юку и Лейда. Спиваться вместе с округой мне не грозило, но и работать задарма или жить приживалкой не хотелось. Конечно, денег было немного, жилье в городе купить я себе не смогла бы, но я вспоминала харабалинских: у них было меньше, и ничего – прижились. Я вдруг поняла, что скучаю по больнице и больным, по запаху хлорки, по ночным дежурствам: Юку нуждался в уходе, Лейда – нет. Стало ясно, что пора выбираться. Вопрос был: куда и как?

В конце апреля вдруг прикатил Валерка – у них кончилась картошка. У меня был полный подпол, и я обрадовалась, что могу помочь горожанам, я – не заработавшая ни гроша. Отгрузила им два мешка – один свекрови и Петровичу, за то, что пустили на постой, другой – им со Светой, как-нибудь до новой продержаться. Показала в подполе семенную:

– На праздники как хотите, но приезжайте, сажайте сами, я больше в колхозницу не играю.

Сели за стол, обсудили все, Валерка обещал поискать мне место в больнице. Он прижился в Волочке, заработал репутацию – кто только не чинил теперь у него машины. Был среди его клиентов и главврач ЦКБ Беляев.

– Как только договорюсь, сразу за тобой приеду, – сказал мне сын на прощанье, чмокнул в щеку и укатил.

Про зимнюю эпопею мы с Лейдой договорились ему не рассказывать. На Новый год Валерка не приезжал, значит, нечего было ему и знать о моей жизни у Юку Манизера. Я тогда была немного огорчена таким поведением сына, но вспоминала слова деда: «Надейся на себя, помогай бескорыстно, помощи не проси». Вся его одинокая жизнь и лагерный опыт были в этой формуле. Юку никогда на людей не обижался.

– Зачем, пусть они обижаются, проще не заметить, пустое это.

На Валерку не обижалась. Даже если б он и захотел, вряд ли смог бы добраться сюда: пять верст дороги от Конакова – сплошной сугроб, по верху которого тянулся едва видный след от манизеровых саней. Юку рассказывал мне, что эстонцы традиционно встречали не Новый год, а Рождество, поэтому я готовила ему подарок к ночи с шестого на седьмое января. Как же я была рада, когда он приехал тридцатого декабря из Конакова, поставил на стол бутылку шампанского:

– Завтра Уус ааста – Новый год, давай, Вера, твори тесто – будем праздновать!

Напекла пирогов, навертела котлет, поставила в сени холодец. Я давно замечала, что он что-то затевает: последнюю неделю Юку пропадал в сарае, где хранил инструменты, возился с паяльной лампой, а на вопросы отвечал уклончиво. Я же тайно вязала ему теплый свитер с высоким горлом. Белой шерстью вышила на груди «Нурмекундия», а на спине – «Юку Манизер» и большой номер 1, как у футболистов. В одиннадцать сели за стол, выпили по рюмочке самогону, настоянного на клюкве, закусили – проводили Старый год. Минут за десять до полуночи Юку вышел в сени. Ровно в двенадцать раздались три громких удара в дверь.

– Кто там, войдите! – произнесла я торжественно.