Рыба - любовь

Машина мчалась прямо по полю, трясясь и подпрыгивая, Беатриса то и дело стукалась капором о крышу, теряя вишенки. Наконец мы свернули к городку.

— Где Крозатье?.. — прошептал я, и мне вдруг стало страшно.

— А где Крозатье?.. — проблеяла мадам Андре.

Она была так потрясена, что в ответ повторяла мои же вопросы. На базарной площади полицейские машины заблокировали движение. Возле ограды мэрии толпился народ, толпа гудела, как улей. Мадам Андре побежала к жандармам.

— Да он забаррикадировался! Рехнулся, стреляет без предупреждения. Шеф, кто здесь шеф?

Мадам Андре повернула назад, кинулась к бледному, как полотно, мэру и схватила его за рукав.

— Рудуду, рассказывай! Беда! Несчастье! Что ты сделал?

— Я хотел зайти в свой кабинет, — пролепетал мэр. — А он там. Окопался. У него… у него ружье, он выставил меня вон. Говорит, он хозяин мэрии.

Окно на втором этаже с шумом распахнулось, и в проеме показался Крозатье, потрясая кулаком.

— Долой республику социалистов! Да здравствует король! Да здравствует Жанна д’Арк! Вам конец, воры, евреи, фашисты, коммунисты!

Он пальнул в воздух и захлопнул окно. Толпа застыла в молчании. Полицейский поднес к губам рупор:

— Мсье Козатье!

— Крозатье, — поправил Рудуду, кусая ногти.

— Мсье Крозатье! Опомнитесь! Сдайтесь по-хорошему! Сопротивление бессмысленно! Вы окружены!

— Что вы такое говорите, — вмешался возбужденный мэр. — Следите за собой! Он уже пообещал все перевернуть верх дном, а там документы… Его нужно успокаивать, а не пугать.

— Так что я должен сказать?

— Дайте-ка сюда! — мэр забрал у полицейского рупор. — Алло! Крозатье, старина! Вы меня слышите? Это я, Дюран-Больё.

— Держи! — крикнул Крозатье, снова открыв окно, и сбросил вниз бюст, который разбился у наших ног. Крозатье захохотал и захлопнул окно.

— Мой бюст, — прошептал Дюран-Больё, опуская рупор.

Я был в ужасе от того, к чему привела наша затея. Беатриса в растерянности царапала себе щеку и поправляла вишенки на капоре. А я вдруг впал в ярость и сжал кулаки. Окно снова распахнулось, и горшок с фикусом шлепнулся на осколки бюста.

— Мой фикус…

Потом в воздухе просвистела рамка с фотографией и тоже разбилась.

— Моя жена…

— Я пошел! — решил я и двинулся к мэрии.

Полицейские расступились передо мной, были и такие, кто пытался меня остановить. Я вырвался и быстро вошел во двор.

— Крозатье! Это я. Филипп! Я с вами! Я сейчас поднимусь!

— Он с ума сошел! — вскричала Беатриса.

Я на ходу обернулся и увидел, что полицейские преградили ей дорогу. Она вырвала рупор из рук мэра.

— Филипп, вернись!

Командир отделения включил мегафон и заорал сквозь помехи:

— Крозатье, сдавайтесь! Сопротивление бесполезно! Вы только ухудшаете свое положение…

— Я запрещаю тебе входить к нему, слышишь? Если я тебе дорога, Филипп, ты туда не войдешь! Я тебе запрещаю!

Я взбежал по ступенькам крыльца и толкнул дверь.

— …своим упорством! У вас нет другого выхода…

— Замолчите! — крикнула измученная Беатриса. — Меня держал заложницей мясник в тюрьме Санте! Я знаю, каково это! Филипп, вернись! Ты мне нужен, дурак ты этакий! Он же тебя укокошит!

— Не надо ему такое говорить!

— Черт побери!

Они молчали, пока я шел по холлу. Мегафон остался включенным, и, поднимаясь по лестнице, я слышал, как они переговариваются:

— У него есть жена, дети?

— Никого. Одинокий.

— Хитер.

В ответ окно снова распахнулось, во дворе снова что-то грохнуло. Я постучал в дверь. Крозатье приоткрыл ее, в одной руке он держал ружье, другой хлопнул меня по плечу. Глаза у него блестели.

— Ты видел, что я учинил? Видел?

Я поздравил его и тут же вмазал ему так, что он осел на стул. Я схватил ружье, подбежал к окну.

— Раз — ты не имеешь права что-то мне запрещать! Два — я знаю, что делаю. Три…

— Что три?

— Я тебя люблю!

— Дурачок, — прошептала она в рупор. Потом опомнилась и крикнула: — И чтобы сказать мне об этом, надо дурака валять? Что ты хочешь доказать? Пулю в ногу получишь, а я тут стой и жди? Ничего себе! Хорош гусь!

Беатриса отшвырнула рупор и исчезла в толпе.

— Как там этот одержимый? — спросил в мегафон командир жандармов.

Я схватил Крозатье под руку и потащил его вниз по лестнице. Крозатье плача сжимал мою руку и все повторял:

— Что я такого сделал, ну скажи, что я такого сделал…

Беатриса бросилась к нам. Крозатье выпрямился, шмыгнул носом и сказал, глядя мне в глаза:

— Будь счастлив, сынок.

И ушел в сопровождении полицейских. Уже садясь в полицейский фургон, он снова обернулся к нам: он дрожал, но улыбался, потом вскинул голову с победоносным видом. Дверцы фургона захлопнулись. Полицейские расходились, мэр подбирал свои вещи. Беатриса тяжело дышала, прижавшись ко мне. Когда толпа рассеялась, она шепнула:

— Теперь твоя очередь!

Я понял ее не сразу. Она вернула мне детство, и теперь я должен был отплатить ей тем же.

8

Сатурн в домашних тапочках бродил по Мельнице среди пустых бутылок и забытых свадебных букетов. Вся мебель была передвинута с обычных мест, и он просто не понимал, куда ему сесть, и топтался на месте. Я попросил его снова надеть фрак, и мы усадили его в красный «ситроен».

На улице Абревуар дверь нам открыла Жанна: