Рыбаки

Все случилось в субботу, и мать — которая по субботам больше не работала — дремала у себя в спальне. Но когда поднялся шум, она выбежала в гостиную — завернутая во враппу от груди до пояса, потому что кормила расплакавшуюся Нкем. Сперва она пыталась докричаться до Икенны и Боджи: «Хватит драться!» — но те не слышали ее. Тогда она встряла между ними и разняла, однако Боджа все равно не отпустил футболку Икенны. Тот попытался высвободиться и так яростно дернул Боджу за руку, что нечаянно сорвал с матери враппу.

— Ewooh! — вскричала мать, оставшись в трусах. — Вы что, проклятья на свои головы ищете? Смотрите, что натворили: совсем раздели меня. Вы хоть знаете, что это значит — увидеть меня голой? Вы хоть знаете, что это святотатство — alu? — Она снова завернулась в платок. — Я все, все до последней мелочи, расскажу о вас Эме, даже не сомневайтесь.

Она защелкала пальцами перед их лицами. К тому времени они, тяжело дыша, разошлись.

— А теперь скажи мне, Икенна, что тебе сделал Боджа? Из-за чего вышла драка?

Икенна сбросил футболку и зашипел на мать. Это было немыслимо: шипеть на старшего в культуре игбо означает самым непростительным образом выказать непокорство.

— Что, Икенна?

— Да, мама, — ответил он.

— Ты шипел на меня? — спросила мать, сперва по-английски, а потом, сложив руки на груди, повторила на игбо: — Obu mu ka ighi na’a ma lu osu?

Икенна промолчал. Он отошел к креслу, на котором сидел до драки, и, подобрав футболку, направился к себе в комнату. Он так сильно хлопнул дверью, что на окнах задребезжали жалюзи. Мать, пораженная столь наглой выходкой — сын посмел отвернуться от нее и уйти во время беседы, стояла, раскрыв рот. Она гневно смотрела на дверь его комнаты. Она уже хотела ворваться к нему и научить уму-разуму, но тут заметила, что у Боджи разбита губа. Он прижимал к окровавленному рту покрытую малиновыми пятнами футболку.

— Это он тебя так? — спросила мать.

Боджа кивнул. Глаза у него покраснели; он давился слезами, но не плакал, потому что это значило бы, что он проиграл. Мы с братьями после драк плакали редко, даже если нам отвешивали серьезных тумаков и попадали в самые уязвимые места. Мы сдерживали слезы и, только оставшись наедине с собой, давали чувствам волю.

— Отвечай! — прикрикнула мать. — Оглох?

— Да, мама, это он.

— Onyе — кто? Ике-нна?

Уперев взгляд в окровавленную футболку, Боджа снова кивнул. Мать подошла к нему и коснулась разбитой губы, но Боджа скривился от боли. Не сводя глаз с раны, мать отступила на шаг.

— Говоришь, это сделал Икенна? — снова спросила она, как будто Боджа еще не ответил.

— Да, мама, — подтвердил он.

Мать снова затянула враппу, на этот раз потуже. Затем быстро подошла к двери в комнату Икенны и принялась барабанить в нее, требуя отворить. Икенна не отвечал, и тогда она принялась сыпать угрозами, по временам цыкая языком, чтобы придать словам больше весу.

— Икенна, если сейчас же не откроешь, я покажу тебе, что я — твоя мать и что ты пришел в этот мир из моего живота.

Теперь, когда в ход пошло цыканье, долго ждать не пришлось — дверь открылась. Мать вошла и сразу накинулась на Икенну. Последовала яростная схватка: Икенна вел себя крайне непочтительно и ругался в ответ. На каждую оплеуху грозил ответить ударом, чем сильнее злил мать и получал еще больше шлепков. Икенна громко плакал и упрекал мать, что она его ненавидит, ведь это Боджу надо наказывать — за то, что спровоцировал драку. В конце концов он выбежал в дверь, оттолкнув мать. Она упала, поднялась и кинулась было за ним, но снова потеряла враппу. Когда мать выбежала в гостиную, Икенны уже и след простыл. Снова обмотав враппу вокруг груди, мать поклялась:

— Небо и земля мне свидетели, — она коснулась языка кончиком указательного пальца, — пока не вернется отец, Икенна, ты в этом доме еды не получишь. Плевать, где и как ты будешь есть. — Она говорила сквозь слезы. — Только не в этом доме. Пока Эме не вернется, здесь тебе еды не будет.

Она обращалась, скорее, к нам — мы с братьями сгрудились в гостиной, — и к посторонним, к соседям в первую очередь, которые наверняка подслушивали из-за обсиженного ящерицами забора. Сам-то Икенна убежал: перешел, наверное, улицу и отправился на север в сторону Сабо — по грунтовой дороге, что вела дальше, в ту часть города, где за тремя школами возвышались старые холмы, в ветхом здании ютился кинотеатр, а с минарета крупной мечети каждое утро из мощных динамиков раздавалось пение муэдзина. В тот день Икенна домой не вернулся. Спал он где-то в другом месте, но никому потом не сказал где.