Они обошли несколько заводей, вышли к обустроенному рыбаками месту. Из воды высовывались рогатины для удилищ; на траве чернело пятно костра; вокруг, словно нарочно расставленные, торчали пеньки.
— Смотри! — она высоко подняла пакет с чем-то белым, зернистым. — Наживка! Настоящая!
Он пристроился у пенька, насадил все, как положено, забросил. Начинало темнеть. На воде, по-прежнему, — ни морщинки. Тишина.
— Я, прямо, боюсь, — прошептала она. — Вдруг ты сейчас еще что-нибудь такое выловишь. Ой, клюет. Клюет! Ты тащить будешь, нет?
Он обречено потянул удочку. На конце лески, тяжелой серебряной долькой, болталась увесистая рыбка с темной спинкой. Довольный, он взглянул на свою спутницу свысока.
— Фи… — она придирчиво рассматривала трепыхающуюся пленницу.
— Почему "фи"? — обиделся он.
— Да потому. Кто мне поверит, если я такую нарисую? Скажут, с консервной банки срисовала.
Он посмотрел на нее, вздохнул, засучил штаны и прошлепал к ближайшим камышам. Пошарил в воде руками, вернулся, протянул ей тонкий, извивающийся волос.
— Это еще что? — спросила она.
— Не знаю, но нарисовать его ты точно сможешь.
— Как? — нахмурилась она. — По линейке?
Он опять вздохнул, выдернул у нее из рук тетрадь, разложил на странице пойманный экземпляр, закрыл его и изо всей силы постучал по тетради, припечатывая.
Она открыла, посмотрела, покусала губу и улыбнулась, наконец:
— Похож… Еще даже шевелится. Спасибо.
Он окинул взглядом унылую поверхность озера, поежился и быстро смотал удочку. Она разделила пополам остатки сыра. Пожевали, захватили выловленный кофейник, и пошли, не торопясь.