Рыбаки. История Леви (ЛП)

 – Твой отец болен? – спрашиваю я, чувствуя жар на своей шее, на лице, когда  сижу перед ней в одних боксерах, со спущенными до лодыжек штанами и камерами, снующими вдоль и поперек.

 Она надевает резиновые перчатки и – действие, которое нисколько не облегчает моей участи – становится передо мной на колени.

 – Рак, – говорит она. – В печени. Я вернулась, когда он заболел. – Она снимает колпачок с флакона с антисептиком и открывает новый рулон бинтов. – Мама на некоторое время перевезла его поближе ко мне, в Викторию. Я работала ночами на скорой помощи, поэтому имела возможность заботиться о нем в течение дня. Он умер около года назад.

 Я мысленно перенесся на год назад. Честно говоря, кажется, что прошла вечность. Это было примерно в то же время, когда у нас начались трудности. Деньги закончились, и все, что могло выйти из строя на лодке, сломалось. Финн смотался в Сан–Диего, а Колтон и я едва успели покинуть лодку. – Мне очень жаль, Эмми. Я не слышал об этом.

 – Все нормально.

 – Он был хорошим человеком, – добавляю я.

– Спасибо, это – правда, – тихо говорит она. – Но да, он был болен. И сейчас ему лучше. Звучит ужасно, правда?

 Я качаю головой, глядя ей в лицо. Я никогда не был так физически близок к ней.

 – Так больно? – спрашивает она, прижимая пальцы к коже вокруг повязки.

 Я едва могу дышать.

– Нет.

 Она кивает, шепча:

– Хорошо, – она проверяет другие точки ближе к ране, вероятно, на наличие чувствительности.

 – Моя мама умерла от рака груди, когда мне было четыре года, – говорю я после недолгого молчания. – Но я не помню ничего из этого. Думаю, мне было легче, чем моим братьям или отцу. Думаю, это трудно потерять кого–то, кого ты знал всю свою жизнь.

 – Да, – говорит она и смотрит на меня с робкой, благодарной улыбкой. – Благодарю. Знаешь, я видела тебя несколько раз. На съемках.

 – Правда?

 Она начинает развязывать повязку, и я пытаюсь заставить себя не думать о том, как она смотрится на коленях передо мной, или сколько раз я представлял себе это. Боже правый, я бы запросто поменялся с ней местами.

 Она разматывает ленту и начинает осторожно снимать повязку.

– На причале с твоими братьями. И один раз на лодке, когда мама услышала, что вы, ребята, пришвартовались.

– Почему ты не поздоровалась? – спрашиваю я. Мы нарушаем правила, запрещающие говорить о шоу, – такое себе напоминание о том, что мы на телевидении, – слишком режет слух продюсерам, и, как правило, они вырезают это. Но мне нравится, что она меня искала.

 Все это – каждая секунда – кажется нереальным.

 – Не знаю, – признается она. – думаю, я не была уверена, что ты вспомнишь, кто я.

 – Думаешь, я не запомнил тебя? – Говорю я, надеясь, что она не заметит неловкого акцента.

 Она кивает, извлекая марлю из раны, и я задерживаю дыхание.

 – Извини, – говорит она, морщась. – Я знаю, что это больно. Но я должна промыть и продезинфицировать ее.

– Все в порядке, – говорю я ей. – Делай, что необходимо.

 Я наблюдаю за тем, как она промывает рану, не сводя глаз с ее лица, а не с огромной дырки в своей ноге. Травма, похоже, нисколько не смущает ее; она работает очень деликатно и тщательно.

Мы отсняли семнадцать эпизодов, и я знаю, что продюсеры хотят увидеть что–то из моих часов досуга – что–то личное. Финн и Харлоу строят свою семью и живут на два дома, и публика обожает их страсть и юмор. Колтон спит – и неизбежно расстается – с каждой красивой девушкой, которая ему встречается, и зрители в восторге от этого. Мэтт и Джайлс отправляли моделей, чтобы познакомиться со мной, и пытались заставить нескольких симпатичных девушек из города ошиваться вокруг Причала, пока идут съемки, но, к их большому разочарованию, ничего не происходило. Несколько девушек, которые меня привлекли, казались мне более заинтересованными в окружающих их камерах, нежели во мне самом.

 Я смотрю на Эмми, которая всего в нескольких дюймах от меня, изучаю изгиб ее губ, ровный угол ее скул. Ее лицо такое родное, и меня словно пронзает какая–то струна. Мои братья думают, что я 24–летний девственник, и хотя это неправда, у меня нет сотен зарубок на моей прикроватной тумбочке.

 Думаю, я не играю в эти игры.

 Но вдруг меня осеняет. А что, если это тоже игра, как и все остальное? Сколько они заплатили Эмми, чтобы она была здесь? Что они ей пообещали?

 Она моргает, когда завязывает последний моток бинта и с гордостью улыбается.

– Готово.

– Благодарю.

 Она помогает мне встать, и в таком маленьком пространстве, обстановка кажется еще более интимной. Я всегда был высоким, но после средней школы вырос еще больше. Эмми тоже не маленькая, но едва достает мне до подбородка, и теперь нас разделяет лишь небольшое пространство между нами. Я чувствую тепло ее тела, чувствую запах ее шампуня.

– Ты в порядке? – спрашивает она.

 Я сглатываю.

– Да.

– На что ты ... – говорит она, хихикая, и касается своего лица. – … смотришь.

 Я моргаю. Я не могу выйти из ванной, пока работает камера, затем Эмми поворачивается, и я оказываюсь в ловушке. Но, черт возьми, последнее, что я хочу сделать, это заставить ее испытывать неловкость.

– Прости.

 Ее пальцы касаются моих.