Рыбаки. История Леви (ЛП)

− Я понимаю, как трудно бывает доверять людям. − Ее взгляд сфокусирован на моем лице, когда она говорит: − Шоу здесь не причем. Они наводили справки в больнице, и когда я услышала, что это ты ... ну. Наверное, мне не понравилось идея с какой−нибудь сексуальной моделью−медсестрой из Ванкувера. − Она улыбается мне небольшой, виноватой улыбкой. − Мне нужно было взять перерыв на скорой помощи. И ты мне нравишься. Мне всегда нравилась твоя семья.

 Я киваю. В моей груди зарождается шторм. Это вызывает  во мне бунт; моя кровь вот−вот закипит.

− Ну, – говорю я, изо всех сил пытаясь дышать, пытаясь найти слова, − я ...

− Но я, правда, все понимаю, – говорит она, немного тише. − Почему ты так осторожен. Если я и раньше нравились тебе, ты, вероятно, думаешь, что они используют меня, чтобы заполучить от тебя должную реакцию.

 Я смеюсь.

− Я уверен, что они используют тебя, чтобы заполучить эту реакцию.

− Что ж, я хотела, чтобы ты знал, что я в этом не участвую, – говорит она. − В моем появлении не было никакого подтекста. Они искали медсестру, и я согласилась. Я все понимаю, но я не здесь не для того, чтобы играть с тобой.

Я киваю, не зная, что еще сказать. Она так близко ко мне, и это почти больно. Среди всех братьев  Робертс, у меня меньше всего опыта с женщинами, но честно говоря, я не слишком удивлен, когда она делает еще один шаг ближе, а затем еще один, и оказывается напротив меня.

 Ее руки ложатся мне на грудь – такие холодные от ночного воздуха, возможно, и от нервов тоже, – и затем она тянется, прижимаясь губами к пульсирующей вене на моем горле, и шепчет:

−Я бы хотела, чтобы ты сказал что−нибудь, когда нам было семнадцать.

 Голова идет кругом, и это не имеет никакого отношения к движению лодки.

− Что мы делаем? – спрашиваю я, но мои руки сами обнимают ее за талию, располагаясь на красивом изгибе между спиной и попкой, и я прижимаю ее к себе. Черт, это опьяняет. Сколько раз я представлял это? Она теплая и упругая, и я могу ощутить, каково это − притянуть ее к себе, когда рядом нет никого, как сейчас, и сделать все возможное, чтобы ей было хорошо.

− Я не знаю, – признается она, и ее голос дрожит. − Я просто хотела снова тебя увидеть. Но потом ты сказал о том, что я нравилась тебе и, находясь здесь всю неделю ... наблюдая за тем, как ты работаешь ...

 Я слежу за ее ртом, глотаю ее слова поцелуем, и он ощущается настолько же хорошо, как я себе и представлял. Она издает звуки, которые пронзают меня, словно искры, взрывающиеся на коже. Я хочу замедлиться, быть мягче и прочувствовать каждое прикосновение, но это непросто, когда она рядом, толкает меня к стене на камбуз, ее руки двигаются вверх и вниз вдоль моего тела.

 Ей нравится моя кожа – я знаю, потому что она говорит мне – и ее пальцы скользят по каждому дюйму моего тела, пока ее рот занят моим. Довольно скоро, ее необузданность позволяет мне перейти к более активным действиям, а не просто завороженно смотреть на нее, и я затаскиваю ее на палубу, расстегивая ее маленький свитер, чтобы прикоснуться своими губами к ней, попробовать пульс на ее шее. Я хочу трогать ее своими руками, прикоснуться к сладкому месту между ее ног, чтобы она задыхалась, кусала и умоляла меня.

 У меня встает – быстро − но у меня с собой ничего нет.

 Я отрываюсь от нее, издавая стоны, потому что она спустила мои штаны до колен и взяла в руку мой член, и было бы так легко сделать то, чего мы оба так хотим.

− Подожди, – говорю я, пытаясь абстрагироваться от того, насколько хорошо она ощущается на моих пальцах, и насколько лучше будет, когда ... − У тебя есть что−нибудь?

 Мы встречаемся взглядом в темноте, и я вижу, как до нее доходит смысл того, что я имею в виду.

− О. − Она сглатывает, ее дыхание прерывистое. − Я не. Я не думала, что ...

 Мы смотрим друг на друга, конечно, каждый из нас взвешивает сотни причин, по которым нам не следует делать этого, с единственной, насущной, по который все же следует. Я хочу ее. Но она не заслуживает сложностей, связанных с таким опрометчивым решением. И независимо от того, насколько хороша она на вкус или запах, и сколько времени мы потратили впустую, мы можем подождать еще один день.

Я поглаживаю ее, пока она не начинает дрожать, пока не начинает умолять, пока не откидывается назад с облегчением, а затем прижимаю ее к себе. Пока она восстанавливает дыхание, я рассказываю о чем−то, что приходит мне в голову – о лодке, рыбе, моей семье, а затем я прошу ее рассказать мне больше о том, как это – жить вдалеке от воды, о гребле. Слышать, как кто−то, кем ты увлечен, говорит, что любит то же, что и ты, но немного по−другому, это как слушать поэзию. Ее голос ровный и спокойный. Немного хриплый. И я чувствую себя на седьмом небе, когда она рядом со мной, прижимается ко мне.

 Звуки шагов раздаются откуда–то сверху, из тени, и, когда мы оба застываем и медленно садимся, мы понимаем, что нам не послышалось.

 Мое сердце стучит, а тело покрылось гусиной кожей.

− Там кто−то есть.