Рыбаки уходят в море… Исландская новелла

Лошади легко шли рысью по ровной дороге, пока Йоусабет не свернула в сторону и не перешла на галоп. Лошадь Гвюдлёйгура, художника, последовала за ней. Вскоре путь им преградил полуразрушенный торфяной загон для скота. Это место было знакомо Йоусабет еще с той поры, когда вместе с поселковыми мальчишками она угоняла лошадей священника и галопом, без седла скакала на них по всей округе. Она подстегнула свою лошадку, и та без колебаний перелетела через сломанную изгородь. Потом Йоусабет оглянулась назад, чтобы посмотреть, как поведет себя ее спутник. Тот не ожидал встретить препятствие, в страхе выпустил поводья и ухватился за гриву лошади, которая на всем скаку задела копытами за ограду и вместе со всадником полетела кувырком. Испугавшись, хотя подсознательно и была готова к этому, Йоусабет спрыгнула на землю и чуть не споткнулась о художника, а его лошадь в испуге поскакала прочь, увлекая за собой лошадь Йоусабет.

Гвюдлёйгур быстро поднялся на ноги; он был невредим, но растрепан и сердит после падения.

— Ты это нарочно подстроила! — крикнул он. — Наверно, хотела убить меня? — С него вмиг сошла вся вежливость, которой он отличался дома.

Йоусабет обрадовалась, что ни с Ним, ни с лошадью ничего не произошло; ей вспомнилось давнишнее приключение: как она однажды столкнула в воду мальчика. Неужели она так жестока, что ее тянет убивать людей? Да нет же, просто жизнь в этом сонном поселке слишком бедна событиями.

— Прости, — смущенно сказала она, — я совсем забыла об этих развалинах. Тебе больно?

Тут он снова стал светским человеком, который не позволит мелкой неурядице испортить себе настроение; однако он воспользовался раскаянием Йоусабет и крепко поцеловал ее. Потом оба пошли догонять лошадей.

А поздним вечером они катались на лодке по небольшому озерцу. Как настоящий художник он восхищался тишиной и красотой природы:

— Очертания гор в сумерки рождают в сердце художника желание творить. Ах, если бы у меня был с собой мольберт и краски.

Втайне она всегда посмеивалась над его высокопарными рассуждениями и не очень-то верила ему. Поэтому, когда он сложил весла и сел рядом с ней, решив, что настал подходящий для поцелуев момент, она игриво оттолкнула его:

— Поосторожнее, вот возьму да столкну тебя в воду, и неизвестно, так ли легко ты отделаешься, как отделался сегодня, когда упал с лошади. Я уже однажды сбросила одного в море.

Он рассмеялся:

— Ничего со мной не случится, поплаваю немножко, Йоусабет посмотрела на него с восхищением: она никогда не видела человека, который бы умел плавать. Но все-таки не удержалась от насмешки:

— Никакой ты не художник, я в этом абсолютно уверена. Это мама так думает, и пусть, если ей хочется.

Он ничего не возразил, но поцеловал ее крепко и долго, и она была податливее к его ласкам.

Гейра, прислуга, была в курсе всех их дел, она больше не боялась своего тирана, долгие годы отравлявшего ей жизнь; мало того, теперь она даже могла пригрозить молодой госпоже:

— А не рассказать ли мне твоей матери, в котором часу ты вчера вернулась домой? И чем вы после этого занимались у него в комнате?

Вот такие вещи Йоусабет вынуждена была терпеть от оборванки прислуги, которую много лет назад уличила в воровстве, — счастье изменчиво. Обращаясь к ней, Йоусабет уже не пользовалась былым жаргоном, наоборот, теперь она дарила Гейре подарки, чем и достигался мир между ними.

И летние развлечения продолжались с полного согласия фру Ловисы, которая была уверена, что Гвюдлёйгур поступает строго в соответствии с ее предписаниями, ведь Гейра ловко выгораживала свою подопечную. Молодой художник также нашел способ войти в доверие к хозяйке. Они оба на все лады восхищались великим городом Копенгагеном, он без устали рассказывал о всевозможных течениях в искусстве, а кроме того, знал очень красивые и доселе неизвестные здесь узоры, которые наносил на скатерти и наволочки, с тем чтобы потом по ним можно было вышивать. Еще он отлично играл на фисгармонии, так что фру Ловиса с трудом узнавала в его исполнении те мелодии, которые пыталась выколотить из инструмента ее дочь. Одним словом, этот приятный, отмеченный духом культуры период неожиданно затянулся на четыре месяца, хотя торговец Вальдемар при всей своей молчаливости порой обращал внимание жены на то, что чужой человек прожил у них гораздо дольше, чем подобает гостю, и что ему не мешало бы по крайней мере съездить за багажом. Но фру Ловиса объясняла, что только сам художник, и никто другой, может решить, когда и куда ему ехать, и он молча удалялся к себе в контору, чтобы заняться искусством счета. Ведь счет тоже искусство, хотя фру Ловиса думала иначе и недооценивала как само это искусство, так и своего мужа, умело им владеющего.