Рыбья кость (СИ)

А он прислушался к чему-то — ну точно, ему Аби что-то говорит! — слегка нахмурился, а потом улыбнулся ей, так по-хорошему, по-доброму, что ей сразу стало стыдно.

— Извините! — пробормотала она. — Вы извините… пожалуйста…

— За что, солнышко? — удивился старичок. — Ты к кому пришла?

— Я не помню, как вас зовут, — расстроенно призналась она. — Я куртку вашу уронила… с платформы…

— Куртку?.. — нахмурился он. — Меня зовут Леопольд Вассер. Ты пришла ко мне?

— Да-да! — на мгновение обрадовалась Бесси.

А потом вспомнила, как Марш совала ей карманы бумажки, одну в правый, другую в левый. И пальцы у нее были быстрые и холодные, а лицо сосредоточенное такое, как будто она очень-очень важное что-то делает.

«Бесси, ты слушаешь? Меня слушаешь, не Аби? Не как муха жужжит? Хорошо. Мы сейчас выйдем в коридор — помнишь, зачем? Хорошо. Если со мной что-нибудь случится… ну что-нибудь. Да, нехорошее. Нет, не болею. Бесси! У тебя в правом кармане записка, и в левом записка, помнишь, ты носила записки? Да, надо еще отнести. Адрес я на бумажке написала и тебе в профиль отправила… ты не забудешь? И не перепутаешь кому какую? Бесси, это очень важно… И вот куртку держи, тоже ему отдашь…»

— Я вам вот… принесла… — всхлипнула она, дрожащей рукой протягивая Леопольду письмо. — М-м-марш… сказала, чтобы я вам сказала… сказала… что я «хоть кто-то»…

И снова расплакалась, хотя обещала себе, что больше не будет плакать на людях. И вообще она уже устала плакать, и этот дедушка Леопольд, кажется, тоже очень расстроился, но как же иначе! Он точно был хороший, не мог не расстроиться.

И ему, наверное, тоже было жалко Марш.

Она же ее спасла! За что ее убили?!

— Тебя зовут Бесси? — позвал Леопольд. — Куртка мне все равно не нравилась. Правда, плохая была куртка, никуда не годная. Заходи скорее, сейчас соседи выйдут и решат, что я тебя обижаю. Заходи, у меня… остался хороший чай.

Бесси вытерла слезы и подняла взгляд. Леопольд был совсем, совсем расстроенный и такой старенький, а она слышала, что старым нельзя расстраиваться.

Вот Рихард Гершелл расстроился и чуть не умер. Ему тоже было жалко Марш, даже уколы пришлось ставить. Вот она будет хороша, если из-за нее Леопольду придется звать врачей!

Она дотронулась до его ладони и переступила порог. Леопольд сжал ее пальцы — теплая-теплая была у него была рука! — и закрыл за ней дверь.

…

Знаете, глупо как-то получилось. Мы же все друг другу не желали зла — наверное, даже Рихард Гершелл делал свою работу и не смог вовремя остановиться. Я все равно буду его ненавидеть, потому что работа — совсем не оправдание для подлости, но может он просто не понял, что такое подлость?

А это тоже не оправдание, но… вы ведь его не ненавидите. Вот о чем я должна была спросить и о чем теперь жалею — почему не спросила, как вы можете его не ненавидеть?

Я помню, что вы сказали, что не можете помочь всем, но можете «хоть кому-то». Я теперь «все». Освальд сказал «мы», я ему наврала, что никакого «мы» не бывает, но теперь «я» — это «мы», все остальные. Все, кто не «хоть кто-то».

Глупости какие-то, Леопольд. А знаете, я все-таки придумала, как вам помочь. План на сотню золотых ос!

Я помогла? Хочу верить, что помогла. Не волнуйтесь, я ничего никому не вырезала.

Я помню, что в прошлый раз вы посчитали себя виноватым в том, что со мной случилось, и еще говорили про страшную ошибку, и что вы не могли помочь. Но теперь-то вы не мой врач, и, хоть я и хочу считать вас своим другом, но вы правы — ваша болезнь не мое дело, а моя — не ваше. А значит, вы ни в чем не виноваты. И ничего мне не должны. И все-таки, если вам не будет трудно — поговорите с девочкой, которая принесла записку.