Рыбкин зонтик

А потом продолжил:

«Меня хотят убить. Я в опасности».

— Ромочка, о чем ты говоришь! — взволнованно пролепетала я. — Кто тебя хочет убить?

«А кто здесь был до тебя? — отстукал он и снова добавил: — И все-таки я не Роман».

Я похолодела. Действительно, та женщина, которая была передо мной в палате, женщина, которую я спугнула и о которой теперь забыла от волнения, — ведь она не была плодом его воображения!

Значит, он понимает, что говорит… точнее, что выстукивает… тогда это значит… это значит, что он действительно не Роман?

А кто же он тогда? Нет, этого не может быть! Это просто бред!

Белая рука снова пришла в движение.

«Никому не говори!» — отстукал он.

— Чего не говорить? — растерянно спросила я. «Никому не говори, что я в сознании», — отстукала мумия.

И снова добавила, как заклинание: «Я не Роман».

— А кто же ты? — воскликнула я в отчаяние. И в это время дверь палаты тихо отворилась. На пороге стояла медсестра Оля.

— Господи, это опять ты? — проговорила она недовольно, разглядев меня в полутьме. — Ты же ведь ушла домой?

Я посмотрела на белую руку мумии. Она была совершенно неподвижна.

— Я вернулась, — ответила я Оле. — Ты извини, конечно, что я делаю тебе замечания, но все же я уже двадцать минут тут сижу, и никого нету. И дверь была не заперта, так кто угодно может войти…

— Ну подумаешь, покурить ненадолго вышла! — вспыхнула Оля. — Думаешь, легко тут сидеть всю ночь одной? С тоски помрешь! Да что случится-то, кто войдет? Это же больница, а не проходной двор все-таки!

— Ой, Ольга, а ведь уже был случай, когда прибор отключился, доктор так ругался, даже мне не по себе было!

— Помню. — Оля помрачнела. — Понять не могу, как такое могло произойти. Ну не мог он сам отключиться, понимаешь?

— Вот и сегодня… — начала я и прикусила язык.

— Что — сегодня? Кто мог сегодня войти, кроме тебя? — рассердилась Оля. — Кроме твоего Лазарева, никто тут не лежит.

«Вот именно, — подумала я. — Значит, та женщина, если она мне, конечно, не померещилась, приходила к Роману».

— Сегодня только ты тут дежуришь, больше никто не придет?

— Зачем? — Оля пожала плечами. — Врач изредка заходит.

Выяснилось, что дежурит сегодня Сергей Михайлович, так что никакой женщины быть в палате реанимации не могло. Тем не менее я ее видела, и самое главное — утащила пузырек, из которого она собиралась вколоть Роману лекарство.

— А куда ведет эта дверь? — спросила я, вспомнив, что незнакомка выскользнула через маленькую дверцу в углу палаты.

— В соседний коридор, только она всегда заперта, там никто не ходит. — Оля демонстративно села за свой столик и начала листать журнал с записями процедур.

Я посидела еще немного возле кровати, фигура на ней не шевелилась. Я тянула время, потому что жевала резинку. Вытащив мягкий комочек, пахнущий мятой, я незаметно засунула его в замочную скважину той самой дверцы в углу. Резинка застынет и, для того чтобы ее выковырять, понадобится время. Если дверь понадобится кому-то из персонала, то им скрываться нечего, возьмут какой-нибудь медицинский инструмент и вытащат резинку. А вот от злоумышленников резинка, конечно, не защитит, но заставит потратить время, и это уже хорошо.

Я отправилась домой с тяжелым сердцем. Обиженная Оля едва кивнула мне на прощание.

…«Бомбист» высадил меня перед самым подъездом и умчался в предутреннюю тьму, резко газанув.

Я толкнула дверь и вошла в парадную.

Когда я уходила отсюда, часа два назад, на лестнице горела единственная слабая лампочка, но сейчас она погасла, и, захлопнув за собой входную дверь, я оказалась в кромешной темноте.

Я не слишком испугалась — не могу сказать, что я такая уж трусиха, и детский страх темноты не слишком для меня характерен. Кроме того, в последние дни мне хватало гораздо более серьезных поводов для волнения, чем перегоревшая лампочка в подъезде.

Я осторожно двинулась в ту сторону, где, по моим представлениям, находился лифт, стараясь только не споткнуться в темноте о ступеньку — сейчас мне только не хватало сломать ногу.

Медленно двигаясь в нужном направлении, я упорно всматривалась в темноту, надеясь, что глаза понемногу привыкнут к ней и я смогу чувствовать себя увереннее.

И действительно, я начала постепенно различать в окружающей меня тьме очертания стен.

И сбоку от ступеней, почти на моем пути, я различила какой-то смутный силуэт, отдаленно напоминающий застывшую человеческую фигуру.

— Эй, кто здесь? — вполголоса окликнула я этот неподвижный сгусток тьмы. — Кто это тут стоит?

Никакого ответа, естественно, не последовало.

— Что за идиотские шутки? — проговорила я. — Прятаться в темноте и пугать женщин! Ничего умнее ты не мог придумать?

Но силуэт в темноте не шелохнулся и не издал ни звука.

У меня по спине поползли ледяные пальцы страха.

Вернуться, выскочить на улицу, позвать на помощь?

Но в этот глухой предутренний час глупо рассчитывать на чье-то вмешательство, на чье-то заступничество. Можно кричать хоть до посинения, и никто даже не выглянет в окно… все люди лежат сейчас в своих теплых постелях и видят десятый сон…