Рыболовы

Въ отвѣтъ Петръ Михайлычъ только мычалъ. Супруга подскочила къ телѣгѣ, схватила Петра Михайлыча за волосы и начала его раскачивать приговаривая:

— Вставай, вставай, пьяница! Поѣдемъ домой скорѣй, путанникъ несчастный! Вѣдь ты дѣло дома бросилъ! Платежи у тебя по дѣлу. Въ лавку къ приказчикамъ съ векселями со всѣхъ сторонъ такъ и лѣзутъ, а ты даже не распорядился, чтобъ деньги приготовить…

Петръ Михайлычъ поднялся въ телѣгѣ и слабо боролся съ супругой, защищаясь отъ нея.

— Маша! Маша! Оставь! Что это такое?! Я не сплю, — говорилъ онъ.

Стоявшія около крыльца дѣвушки, мальчишки и бабы смѣялись.

Петра Михайлыча вынули изъ телѣги. Онъ былъ совсѣмъ въ растерзанномъ видѣ: безъ картуза, въ растегнутомъ пиджакѣ, подъ которымъ не было жилета, съ всклокоченной головой и лицомъ, оцарапаннымъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ о дно телѣги. Онъ стоялъ покачиваясь и смотрѣлъ на всѣхъ посоловѣлыми глазами.

— Домой! Сейчасъ домой! Ѣдемъ домой! Что-жъ ты стоишь, остолопъ! — кричала жена. — Мужикъ! Гдѣ его шапка?

— Позвольте, сударыня… Какъ-же домой, коли они съ нами еще за вчерашнія пѣсни не разсчитались? — заговорили дѣвушки. — Намъ пятерымъ по сорока копѣекъ слѣдуетъ.

— И мнѣ за полдня три гривенника… — выступилъ кузнецъ Калистратъ.

— Какія такія пѣсни? Какіе такіе три четвертака? Вонъ! Ничего я не знаю! — вопила жена и толкнула черноглазую Аришку въ грудь.

— Ты, барыня, не толкайся! — въ свою очередь крикнула та, вся вспыхнувъ. — Я сама сдачи дамъ. Мы за своимъ пришли, мы за деньгами, потому намъ за пѣсни не заплачено.

— Ну, чего вы лѣзете-то? Не пропадутъ ваши деньги! Чего вы съ можемъ къ горлу-то приступаете? Не въ послѣдній разъ къ намъ Петръ Михайлычъ пріѣхалъ. Послѣ заплатитъ, — усовѣщивалъ дѣвушекъ егерь.

— Нѣтъ, ужъ теперь въ послѣдній! — подхватила жена Петра Михайлыча. — Вижу я, какая это охота! Это только пьянство одно, кутежъ и больше ничего! Ну! что-жъ ты, выпуча глаза-то, стоишь! Иди на крыльцо! Вѣдь поправиться надо. Нельзя-же тебѣ эдакимъ чучелой домой ѣхать.

— Маша! Маша! Ты не очень… Зачѣмъ такъ?.. — бормоталъ хриплымъ пьянымъ голосомъ Петръ Михайлычъ и съ помощью егеря началъ взбираться на крыльцо.

Жена отправилась за нимъ слѣдомъ.

— Сейчасъ, сударыня, на желѣзную дорогу поѣдете, такъ я подожду? — спрашивалъ ее Степанъ.

— Сейчасъ, сейчасъ. Будетъ ужъ ему здѣсь пьянствовать!

— Барыня, а барыня! Петръ Михайлычъ! Такъ какъ-же деньги-то? Вы разсчитайтесь! Что-жъ это такое, помилуйте… Теперича я изъ-за гармоніи второй день прогуливаю… — говорилъ кузнецъ Калистратъ.

Петра Михайлыча привели въ избу и посадили на диванъ. Жена, ругая его, начала поправлять ему на головѣ волосы.

— Нѣтъ-ли у васъ хоть квасу? Дайте ему, подлецу, отпиться! Вѣдь такъ нельзя ѣхать домой. Видъ у него такой, что только чертей съ него теперь писать, — говорила она хозяйкѣ избы.

— За квасомъ сколько угодно можно въ лавочку послать, — отвѣчала та.

Послано было въ лавочку за квасомъ и Петра Михайлыча начали отпаивать имъ. Мало-по-малу онъ сталъ приходить въ себя и тяжело отдувался.

— Маша! Маша! Надо дѣвицамъ за грибы заплатить. Я грибовъ купилъ, — говорилъ онъ, досталъ изъ кармана трехрублевку и передалъ егерю сказавъ:- Возьми, разсчитайся.

— Грибовъ! На три рубля грибовъ! Господи Боже мой!

— Тутъ, Машенька и раки…

— А мнѣ-то, Петръ Михайлычъ, за то, что я за вами верхомъ ѣздилъ? — выступилъ изъ другой комнаты мальчишка.

— Вотъ тебѣ полтинникъ и убирайся вонъ! — сунула ему мелочи жена Петра Михайлыча и крикнула:- Да одѣвайся-же, Петръ Михайлычъ! Вѣдь иначе мы на поѣздъ опоздаемъ. У тебя вексель въ Петербургѣ у нотаріуса протестованъ. Нужно заплатить по векселю…

— Ну?! Ахъ, ты Господи! Вотъ уха-то! Да какъ-же вы тамъ?..

Петръ Михайлычъ почесалъ досадливо затылокъ и засуетился, но его такъ и качало изъ стороны въ сторону. Онъ надѣлъ на голову мужицкую шапку.

— Не твоя, не твоя… Экъ до чего допился! Мужицкую шапку надѣваешь! — остановила его жена. — Гдѣ-же твоя фуражка?

— Обстоятельство вышло… — махнулъ Петръ Михайлычъ рукой. — На утокъ охотѣлся и въ воду свой картузъ обронилъ.

— Часъ отъ часу не легче! Какъ-же ты въ эдакомъ вороньемъ гнѣздѣ по городу отъ желѣзной дороги домой поѣдешь…

— Ну, что дѣлать… Карету наймемъ…

— Да вѣдь и въ вагонѣ-то, въ вагонѣ-то въ эдакой рвани сидѣть. Гдѣ жилетъ? Надѣвай жилетъ… — командовала жена.

— И жилетъ, Маша…

— Что? Тоже на уткахъ посѣялъ? И жилетъ въ воду уронилъ? Да для какого лѣшаго угораздило тебя жилетъ на охотѣ съ себя снимать!

Петръ Михайлычъ подумалъ и пробормоталъ:

— Ахъ, да брось… Тутъ звѣрь… Звѣрь у меня жилетъ порвалъ.

— Какъ: звѣрь? Медвѣдь, что-ли? Волкъ?

— Всего тутъ было… Брось…

— Гдѣ-же хоть порванный-то жилетъ? — допытывалась жена.

— Оставь.

Черезъ четверть часа жена везла Петра Михайлыча въ телѣгѣ на станцію желѣзной дороги. Въ телѣгѣ стояли въ корзинѣ раки, помѣщалось нѣсколько корзинъ грибовъ, лежала застрѣленная Петромъ Михайлычемъ хозяйкина домашняя утка.

— Только одну утку въ три дня и убилъ? — спрашивала жена.

— Дичи нѣтъ, совсѣмъ нынче дичи нѣтъ, — жаловался Петръ Михайлычъ и икнулъ.

«Сурьезный»

I.