Рылеев

Греч был человек деятельный. Журнал отнимал у него много времени, но он успевал путешествовать и выпускать объемистые описания увиденных стран, сочинять романы и повести, переводить с немецкого, — кроме того, он составил неплохую хрестоматию по русской словесности и много сил отдал разработке грамматики русского языка, — он выпустил целый ряд популярных и сугубо ученых книг, относящихся к этой области: «Таблицы русских склонений», «Пространная и практическая русская грамматика» и т. п. Он же в 1825 году написал первую историю русской литературы, сжатую, но подробную. Он был одним из известных петербургских остряков. Остроты его нередко метили в Аракчеева и других сильных мира сего. Однако, как пишет Михаил Бестужев, Греч уже в 1825 году, незадолго до восстания, проявил себя как провокатор. У них состоялся такой разговор:

— Скажи, Мишель, ведь ты принадлежишь тайному обществу. В чем его цель и какие намерения?

— Вы не сыщик, — отвечал Бестужев, — а я не доносчик… Но если я ошибаюсь в первом — поверьте, что я не Иуда и за несколько серебряных рублей не предам неповинных.

«Я вышел, — продолжает Бестужев, — в каком-то угаре от него и ушел из его дома, чтоб никогда с ним не видаться».

Таков был Греч.

…В кабинете, полном шумных разговоров и трубочного дыма, два человека тихо и серьезно беседовали у окна, не обращая внимания ни на кого.

Николай Тургенев — высокий, в синем фраке с медными пуговицами, устало прищуривающий и без того небольшие серо-голубые глаза. Рылеев — в коричневом фраке, худощавый, с черными, слегка вьющимися волосами, сверкающими темными глазами и таким носом, за который Греч и прозвал его (вряд ли в глаза) «цвибелем», то есть луковицей.

Это были единомышленники.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

В начале 1823 года член Северного общества Иван Иванович Пущин, поручик Конной артиллерии, после столкновения с великим князем Михаилом Павловичем (тот грубо выговорил ему за какую-то мелкую неисправность в форменной одежде) вышел в отставку. «Желая показать, что в службе государству нет обязанности, которую можно было бы считать унизительной», Пущин намеревался стать квартальным надзирателем. Его родные умоляли его не делать такой «глупости», — так настойчиво его просили об этом, что он уступил, однако — не вовсе: он все же пошел в мелкие чиновники, а именно — сверхштатным членом в Петербургскую палату уголовного суда. Этот шаг, связанный с декабристскими идеалами (и конкретно — с законоположениями «Союза благоденствия»), свел его на одной дороге с Рылеевым, который ее проложил. «Места сего я никак не почитал малозначущим», — отвечал Пущин позднее на допросе после восстания.

В черновом варианте стихотворения «И.И. Пущину» (1825) Пушкин вспомнил это событие из жизни своего лицейского друга;

Ты победил предрассужденья
И от признательных граждан
Умел истребовать почтенья,
В глазах общественного мненья
Ты возвеличил темный сан.
В его смиренном основанье
Ты правосудие блюдешь…

Два бывших артиллерийских поручика «преобразовались в судьи» и подали благой пример другим. Чуть ли не с первой встречи Пущин почувствовал в Рылееве прирожденного борца; не кандидата в революционеры, а уже действующего бунтаря с решительным характером вожака.

Рылеев же так отозвался о своем новом друге: «Кто любит Пущина, тот уже непременно сам редкий человек».

Пущин, проявлявший большую осторожность в рекомендовании новых членов тайному обществу (вспомним, что он так и не открылся как заговорщик Пушкину, своему ближайшему другу, может быть, не из недоверия, а из желания уберечь поэта), уже в самом начале знакомства с Рылеевым принял его в члены петербургской декабристской организации. И принял не в качестве «согласного» (первая ступень), как это делалось обычно, а в качестве «убежденного», то есть хорошо проверенного. «Убежденные» имели право принимать в общество новых членов.

Пущин, «первейший злодей из всех» среди декабристов (по отзыву Николая I), увидел в Рылееве ту силу, которая сможет оживить замершую деятельность Северного общества, оказавшегося на грани распада. В то время как Южное общество, возглавляемое Пестелем, добивалось слияния своего и столичного обществ в одно и начала решительных действий, руководители Северного (Никита Муравьев, Тургенев, Трубецкой, Оболенский) занимались теоретическими разработками (конституцией, судебным уложением, экономическими проектами).

Северное общество было малочисленным, и старые члены не спешили принимать новых. А тут как раз подоспел указ Александра I о запрещении масонских лож и тайных обществ — ответственность, естественно, возросла. Умеренные члены Северного общества стали вести себя очень осмотрительно.