Рымба

– Тут платок цветастый, – говорит Ивану, – матушке моей отдай. Матушка моя кремень, шибче батьки домом правит. А вот это – деду с бабушкой… Вот тут серьги с синим камушком, сестрице Лизавете. Несчастная она, напуганная в детстве. Попросил бы я тебя приласкать ее, пожалеть ее за меня, приглядеть за ней, да ведь некогда тебе. А тут… иконочка на цепке, святой Пётр. Младшей сестре, Лине, незаметно передай. Лина по-лопарски – озеро, а Пётр, сам знаешь, камень. Не забудь, Иван Петрович, незаметно, слышишь?

– Не беспокойся, Пётр Митрич, не забуду.

Обнялись по-братски и пошли в разные стороны. Петруха на “Надежду”, а Ваня с обозом в сторону дома.

И уже на полпути домой, в Варловом лесу, окружили их обоз лихие люди. Тихо вышли из-за елей вдоль дороги на подъем. Мужики крепкие, трезвые, глядят хмуро, с фузеями в руках. Обоз встал, лошади зафыркали. С горочки навстречу их главарь спустился. Сам без шапки, брови густые, борода лопатой, и тулуп расстегнут. Мужичина огромный, шагом ступает спокойным, в руках ничего, лишь пистоль за поясом. Ни страха, ни злости на челе, только грусть.

– Здорово, православные! Кто у вас тут главный? – спросил тихо, а на весь заснеженный лес слыхать. Пыль морозная с веток посыпалась.

Вышел старик, купчина архангельский. Лица на нем от горюшка-тревоги нету.

– Я за главного, – вздыхает, – а кто ты, мил человек, я уж догадал.

– Верно, отец. Разбойник я, граблю тут, в этом лесу, – отвечает спокойно. – Можешь – сразись со мной, не можешь – делись. Если твоя возьмет, делай что хошь со мной. Если моя, все не возьму у тебя. Не изувер, чай. На хлеб, на дорогу оставлю.

Совсем закручинился обозный старшина. Голову повесил, слова вымолвить не может. Но тут раздался Митин голос:

– Еремей Степаныч, ты ли?

Разбойничий главарь как конь всхрапнул, головой тряхнул. А Митрий из-за саней показался, на костылике хромает, во весь рот улыбается:

– Не признал, командир?

– Митька, Николаев сын? – улыбнулся недоверчиво разбойник. – Заряжающий мой! Ты?

– Я, господин канонир!

– Живой?! Ты ж преставился тогда, и схоронить не успели!

– Как видишь, Еремей Степаныч, жив!

Как сына обнял Митрия разбойничий главарь.

– Ребята, – говорит он обозным, – вы его тут подождите, я вам скоро его верну. А вы, товарищи мои, – обращается к своим людям, – пойдемте-ка со мной ко мне в Па́нилу. Друга я встретил. Не отставайте, а то последним браги не достанется.

В лесу стояла лошадь, запряженная в сани.

– Миша! Гриша! – позвал Еремей Степаныч и пояснил Митрию: – Сыновья мои с нами поедут.

Последнее, что слышал Ваня Каргопольский от Еремея, когда тот увозил Митрия, было:

– Теперь твой обоз никто тут не тронет, до моей границы далеко…

Что поделать? Развели обозники костры, согрели в котлах воды, из снега натопили. Распрягли лошадей, напоили, кинули сенца. Сидят, ждут. Ночку у огня скоротали, удивляясь, радуясь, что так все обернулось.

Утром, только рассвело, копыта глухо стучат, снег скрипит под полозьями. Привезли Миша и Гриша, здоровущие ребята, Митрия обратно. Митя крепко пьяненький, едва из саней выбрался. Гриша ему бутыль с собой сунул, а Миша – тюк увязанный с добром да кошель с серебром. Поклонились парни Митрию в пояс, уложили в обозные сани под овчинный тулуп, пусть спит-отдыхает.

– Земляк ваш, Митрий Николаевич, – говорит Гриша обозным, – герой и батюшки нашего ангел-хранитель. В бою от смерти его спас. Так что уважьте, мужики, домой его доставьте. И отцу Моисею поклон передайте от Еремея Пушкаря. Еремей Степаныч в его расчете службу начинал.

– Серебро ему на храм отдайте, – добавил Миша, – подарки жене и дочкам Митрия, а нас за задержку в пути простите. Если кто верст на сто вокруг вас остановит, объясните, что с Еремой Пушкарем рассчитались. Коли не поверят, скажете слово такое: “Хуже страха только срам!” Запомнили? Ну, прощевайте!

Пополз обоз дальше, в родную сторону. Митя в санях кемарит, Ваня рядом шагает.

– Вот так, дружок ты мой, пирожок, в жизни бывает! – проснувшись, говорит Митя хриплым голосом. – Один по лесу рыщет, другой на костыле хромает. А встретятся – третий словом Божиим их обоих покрывает. Глотну-ка я из фляги, замерз что-то.

Приложился – потеплело. Из-под тулупа выбрался, сидит в санях да на морозе без шапки.

– Эх, обещал жене из стопарика цыганского пить, а сам дома его забыл, вот и захмелел вчера с Еремеем. Сколько лет с командиром не виделись, а он вишь как обрадовался! С семьей возил знакомить.

Митя снова глотнул, вздохнул и продолжил:

– А семья как у меня. Жена, два сына-молодца да две дочки-невесты.

– Что-то невесело ты, дядя Митя, об этом говоришь, – чуточек удивился Ваня.

– Детки мои все родные, да вот не кровные…

И рассказал под бражкой Митя Ване историю своей семьи.

– Не дает Господь нам деток, – под конец рассказа уронил голову Митя, допив бутыль, – видно, грешен я.

– Ничего, Митрий Николаич, авось внуков понянчишь! – утешил его Ваня и накрыл в санях тулупом.