Рысья душа (СИ)

  Еще больше зло Милована взяло. Что бы Арыська ни затеяла, Иван ей вечно потакает! А что с их семьи уж все бояре смеются, да хорошо бы одни бояре - даже чернавки, и те посмеиваются, - ему и горя мало, лишь бы Арыська довольна была.

  Вернулись они с охоты - у Арыськи больше всех добычи. Да сама Арыська сердита.

  - Пошто разрешил холопу своему важенку бить? - выговаривает Ивану. - А оленята ее теперь как, с голоду подыхай?

  - Дак не видел я, в кого он стрелу выпустил, - оправдывается Иван. - А то бы не дал!

  Сменила Арыська гнев на милость. Держит Ивана у всех на виду за руку, будто так и надо.

  Сестра Иванова, Любава, за них радуется. Малая она еще, несмышленая, думает - любовь! Благо-то какое! Миловану и это не по душе: испортит его дочку окаянная злыдня, как есть испортит... Уж и мать с ней говорила - нет, никого не слушает Любава, смотрит она, как ее брат и невестка друг другу улыбаются, и у самой лицо светлеет.

  Подумал Милован, что пора с женой посоветоваться. Хоть баба и дура, а ну как что придумать сумеет? И верно: подговорила она его, что надо бы тот нож Арыськин в печку бросить.

  - Авось без него она сдохнет, - говорит. - В том ноже душа ейная рысья спрятана.

  - А ну как не сдохнет?

  - А не сдохнет, так оборачиваться бросит. Я вот чего хочу. Ты же всего не знаешь! Она в горнице-то оборачивается и об ноги ему трется, а он ее гладит! Нешто это по-христиански?

  Миловану бы лучше, чтобы совсем от Арыськи избавиться. Да видит - жене его важнее, чтобы Арыська жила по ее указке. "Дура, что с бабы возьмешь, - рассудил. - Ну, ежели не сдохнет без ножа, так поганками ее накормим, злыдню проклятую!"

  Подучил Любаву нож тот взять. Наплел, будто хочет снохе к Пасхе подарок сделать - новый нож, лучше прежнего, чтобы замириться. Любава-то по малолетству всему верит, рада-радешенька, что батюшка с Арыськой замириться решил, - вот ножик-то и стащила.

  Приказала боярыня развести огонь пожарче, да как бросит нож в печку!

  Сгорел тот нож - ручка костяная дотла, а лезвие обгорело да почернело. И стали Милован с женой ждать, что дальше.

  А не происходит ничего. Как жила Арыська, так и живет. Не бледнеет, не худеет, улыбается не меньше прежнего. Ну, думает Милован, зря бабу послушал. Кликнул жену и велит ей:

  - Пошли чернавку за грибами!

  - Дак у нас грибов-то полно, - отвечает, - и грузди соленые, и волнушки моченые, и боровички сушеные...

  - Дура! Поганок пусть наберет!

  - Да почто ж поганки-то? Аль тебе, отец мой, ноги растереть, так на то мухомо...

  - Молчи, дурища! Сказал - поганки, пусть наберет поганки, а не то всыплю обеим!

  Сготовила варея те поганки. Припугнул ее Милован, чтобы молчала, да и кто холопке поверит? Поставила на стол. Ждет Милован, что Арыська их съест, - а Арыська-то за стол и не идет. Спрашивает Милован у Ивана:

  - Где женка твоя? Что не идет?

  - Голова у ней болит, - замялся Иван.

  - А ну, приведи! Что это еще - голова болит, скажите, царица какая! Приведи, скажи, отец велел!

  Поплелся Иван, а на самом лица нет. Проходит время - возвращается.

  - Батюшка, - бает, - матушка, не видали ли вы ножика, который у жены моей был в приданом? Любавушка его брала, чтобы вы по образцу новый сделать велели, а вернуть не вернула...

  - То не моя вина, - шепчет Любава. - Я дала, а батюшка с матушкой не отдали.

  - Матушка, - просит Иван, - дай-кось ножик тот...

  - Погоди, дай доесть, - отвечает боярыня и ну грибы в сметане наворачивать!

  Как увидел Милован, что за грибы она ест, сразу у него дух занялся.

  - Брось! - кричит. - Не смей их жрать, дурища! Не смей!

  - Чегой-то? - обиделась боярыня. - Ну ладно...

  Арыська в тот день так и не вышла из горницы. И через день тоже. Да не до нее всем было: шибко боярыня заболела, едва Богу душу не отдала. А у Милована в душе такой страх поселился, что обо всех на свете ножах забыл. Тут боярыня сына зовет.

  - Сынок, - бает, - небось помру, так повиниться хочу. Взяла я тот нож у жены твоей да в печку кинула. Думала, что она от того помрет, не то хоть оборачиваться бросит.

  - Эх, матушка, - поник головой Иван. - Обернуться-то она обернулась, обратно человеком теперь стать не может. Что ж ты наделала-то, а?

  - Дак отец твой еще хуже наделал, - говорит боярыня. - Я у вареи вызнала - поганок велел сготовить, не иначе, нарочно для Арыськи твоей.

  - Экие вы! - воскликнул Иван. Но сдержался. Кулаки сжал и от матери вышел, боле ни слова не сказал.

  Боярыня поправилась, да дело уже сделано было - узнал Иван про все, узнал и Арыське рассказал. И в день, когда боярыня с постели встала и детей пожелала видеть, Ивана тоже дозваться не смогли. Боле Ивана никто не видел. Правда, Любава в тот же день видела, как из сада их выбегали две рыси. Ну, да что с нее взять - дите несмышленое!