Рысюхин, ты что, пил?

Туман. Или дым? Нет, туман. Густой, очень, я в такой один раз попал, в день своей свадьбы, из кафешки домой ехали наощупь — из окна машины край дороги виден не был, край капота только угадывался. То есть, видимость была меньше метра. Накатило странное ощущение, смесь удивления, возмущения и отрицания, из которого пыталась возникнуть уверенность, что я никогда не был женат, и что у машины не может быть окон. Потряс головой, чтобы вытряхнуть из неё эту чушь.

Тем временем туман понемногу расходился в стороны, открывая крохотную полянку в лесу. Причём судя по тому немногому, что удавалось рассмотреть в мареве — лесу старом и дремучем. На полпути от центра поляны к дальнему её краю стоял высокий и широкий, минимум в полтора моих обхвата, пень с подозрительно ровной верхушкой, как будто там поработала даже не бензопила, а рабочая головка современного лесодобывающего комплекса. А снаружи пенёк-то ободран очень характерным образом, как будто об него постоянно точит когти какой-то кот, или кошка. Крупный такой котик, килограммов на пятнадцать — двадцать. А то и больше. Такой лапкой двинет — и ага, всю морду содрать может. Вспомнился недавний не то сон, не то бред, где меня то куда-то тянули, то рвали, то уминали большие кошачьи лапы. Может, это всё продолжение того сна, вторая серия, так сказать? Тем более, что удивления никакого нет, как и должно быть во сне. Это что, пресловутое осознанное сновидение, что ли? Говорят, что в осознанном сне можно представить себе и воплотить что угодно. Я закрыл глаза и попытался представить себе, как из тумана сгущается удобное кресло.

— Смертный, не наглей! Это всё-таки МОЙ мир и только Я решаю, чему тут быть, а чему — нет!

Я открыл глаза. Передо мной на пне сидела крупная молодая рысь, почему-то в серой зимней «шубке», несмотря на царившее вокруг явное лето. Не спрашивайте, откуда я понял, что рысь — молодая, понял, и всё. Откуда-то не то внутри меня, не то рядом, поднялась волна обожания и преклонения: «Рысюха! Богиня! Хранительница рода!» А вот глюков я не заказывал! Да, о глюках: время от времени возникает странное чувство, будто я вижу один и тот же объект одновременно с двух сторон, точнее, в двух близких ракурсах. Перспектива «плывёт», искажается и дарит ощущение тошноты, как при укачивании. И, кстати, почему это «смертный» да «смертный», как-то однообразно и даже похоже на попытку оскорбить! У меня ведь и имя есть. Стоп! Имя… Мысль о нём вызвала какое-то буйное мельтешение образов, прервавшееся чёткой мыслью, которая вырвалась невольным возгласом:

— Я что же это, умер⁈

Вернувшееся при этом удивление доказало, что вокруг что угодно, но не сон.

— Во-первых, ты и в самом деле смертный. Во-вторых, да, умер один раз и не совсем умер — во второй. И в-третьих, о том, как тебя называть теперь — придётся поговорить отдельно!

«Картинка» перед глазами странно дёрнулась и стала именно что картинкой, пусть и движущейся, но ощущение вовлечённости в процесс пропало. Я будто кино смотрел, не будучи в состоянии вмешаться в происходящее, но при этом никакого отдельного «я» вне картинки не было — ни глаз, чтоб смотреть, ни головы, чтобы их закрепить и чтоб думать. Но как-то при этом смотрел и думал.

Там же, тогда же, те же.

Я открыл глаза и не сразу понял, где я. Но прошло несколько секунд и осознал — это мир Богини, поляна, где она встречалась с достойными представителями рода! Только вот края её затянуты плотной дымкой. Где-то в углу головы (странно звучит, но как иначе описать — не знаю) мне послышался чужой, но при этом странно родной голос, низкий, басистый, с ворчливыми нотками, как будто старый кот научился говорить. Вспомнил, я слышал его в том странном бреду после взрыва! Он бормотал что-то странное, какие-то длинные цепочки созвучных и не очень слов, что-то про снаряды и про взрывающийся град. О, он ещё на Рысюху обзывался, гад такой!

Этот голос сейчас пытался уверять меня, что такой же туман я видел после свадьбы со своей второй женой. Что за чушь! Не был я никогда женат, ни разу, я вообще ещё несовершеннолетний! И откуда в паровой машине окна, тем более — как можно смотреть через них изнутри в то время, когда машина работает⁈ Нееет, здорово меня головой приложило, видимо, раз такое в неё лезет! Я даже потряс своей, как папа говорит — «бестолковкой».

О, вот пьедестал, на котором, по рассказам, обычно являет себя Хранительница. Вот только при взгляде на него перед мысленным взором возникла какая-то огромная металлическая конструкция, которая обхватила толстое дерево мощной клешнёй, из-под неё брызнули просто потоки опилок, а потом эта лапа просто сняла дерево с удивительно ровного пня, как стакан со стола. Мне даже стало интересно, что эта лапа будет делать с деревом дальше, но картинка исчезла.

Ой, что-то меня ноги не держат! Присесть бы куда-нибудь, хоть на пенёк, хоть на табуретку. Я невольно оглянулся в поисках какой-никакой мебели и тут услышал:

— Смертный, не наглей! Это всё-таки МОЙ мир и только Я решаю, чему тут быть, а чему — нет!