Рыцарь

– Ну, давай-ка посмотрим, умеешь ли ты ходить! – сказала Дуглесс и поставила ребенка на пол – после нескольких неровных шажков тот благополучно достиг ее протянутых к нему рук.

Она еще около часа играла с ребенком, и все это время Николас оставался с ними. Когда Дуглесс стала укладывать малыша спать на ночь, то обнаружила еще кое-что новое в том, как люди елизаветинской эпохи заботились о своих детях. В колыбельке Джеймса, в самой ее середине, была дырка, и ребенка на ночь привязывали так, чтобы его попка приходилась прямо на дырку, а снизу под дырку опять-таки подставляли лохань!

Когда Дуглесс потребовала, чтобы ребенку положили обычную перину, Николас глаза вытаращил от удивления. Нянька разразилась жалобами, и Дуглесс вполне понимала ее мотивы: ведь никаких резиновых штанов на ребенке нет, и к утру вся перина наверняка будет мокрая и грязная, а как стирать перину, набитую гусиным пухом?! В конечном итоге она решила и эту проблему, положив поверх перины кусок вощеной ткани – той, из которой шили плащи-дождевики. Нянька все сделала так, как велела Дуглесс, но все еще продолжала ворчать, когда они с Николасом выходили из комнаты.

– Пойдем поужинаем! – сказал Николас. – Отпразднуем очищение моего сына! – И, произнося это, он взял руку Дуглесс и сунул себе под руку.

***

Откинувшись на спинку скамьи, Николас смотрел, как Дуглесс играет с его сыном. Солнце светило ярко, воздух был напоен ароматом роз, и Николасу казалось, что все в этом мире чудесно! Минуло три дня с того часа, когда Дуглесс сняла ребенка с колышка и вытащила его из свивальника, и все эти три дня ребенок большую часть времени провел в их обществе. Вдобавок к этому еще куча всякого любопытствующего народа являлась проводить время с ними. Николас был просто потрясен, обнаружив, сколь глубоко погрузилась Дуглесс в заботы семейства Стэффорд за то небольшое время, которое она провела с ними. Каждое утро она занималась так называемой «репетицией» с маленькой толстушкой наследницей, и накануне они с ней представили веселую пьеску, в ходе которой обе были обряжены в смешные крестьянские одежды. Они пели песенку – типа «мы едем, едем, едем и песенку поем…» и сыпали шутками, граничившими с богохульством!

По ходу пьесы Николас сознательно удерживался от смеха, потому что знал, что все это устроено для Кита. Она сама сказала Николасу об этом. Все остальные члены семейства буквально заливались хохотом во время представления – все, кроме него!

А позже, когда они оказались вдвоем, она стала смеяться над ним и говорить, что он ревнует. Ревнует?! Он, Николас Стеффорд, ревнует?! Да он может с любой женщиной, какую только захочет, переспать – и вдруг ревнует?! С чего бы это?! Но она все улыбалась с таким понимающим видом, что он сграбастал ее в охапку, чтобы прекратить это, и принялся целовать, пока она была уже не в состоянии не только думать о каком-либо ином мужчине, но даже вспомнить собственное имя.

А теперь он сидит тут, привалившись к скале, наблюдает за тем, как Дуглесс играет в мячик с его сыном, и наслаждается полным покоем. Неужели это любовь? – подумал он. – Неужели та самая любовь, которую воспевают трубадуры? Но как может он испытывать любовь к женщине, с которой даже ни разу не переспал?! Однажды он думал, что влюбился – в одну цыганку-полукровку, которая проделывала с его телом совершенно потрясающие вещи! Но с этой Дуглесс ведь все не так – они только разговаривают да смеются!

И она так часто твердила ему про эти наброски, которые обнаружила, роясь в его вещах, что он даже принялся за новые рисунки! И Кит ему сказал, что уже весной можно будет начать строительство замка в Торнвике.

Они беседуют, поют вместе песни, катаются верхом, гуляют. И он рассказал ей о себе такие вещи, какие еще никогда не сообщал ни одной живой душе!

Пару дней назад в дом к Стэффордам забрел один художник, и Николас заказал ему миниатюрный портрет Дуглесс. Скоро он будет готов.

Вот он глядит на нее и приходит к мысли, что попросту не может без нее жить! Она часто говорит о том, что ему следует делать после ее ухода. И больше всего – о чистоте, так что он просто слышать об этом уже не в силах. Но она без конца твердит, что чистота – самое главное в жизни!

После ее ухода… Да он и представить себе не может, как будет жить без нее! Сегодня, к примеру, он только и делал, что твердил себе: «мне следует поделиться этим с Дуглесс»! Она говорила, что там, в ее времени, мужчины и женщины полноправные партнеры и делятся друг с другом своими мыслями. Ему известно, что последний муж матери частенько интересовался мнением леди Маргарет по тому или иному поводу, но что-то он не припомнит, чтобы отчим хотя бы раз спросил у матери: «Ну как у тебя прошел день?», а вот Дуглесс спрашивает!