Рыцарь

— Ну, я же тебе говорила: когда ты явился ко мне, прошло уже четыре года, считая с сегодняшнего дня, и ты уже все это проделал. То есть, по правде говоря, ты только начал строительство — оно никогда не было окончено, потому что тебя… тебя…

— Казнили, — договорил за нее он и впервые всерьез задумался над этими словами. — Прошу тебя, расскажи мне все!

— Что? С самого начала? Но на это потребуется много времени!

— Ничего, — ответил он, — теперь, когда Кит в безопасности, времени у меня достаточно!

Покуда тебя не заарканила Летиция! — подумала она и начала:

— Ну, я была в церкви в Эшбертоне и плакала. И…

— А отчего ты плакала? — спросил он. — И почему оказалась в Эшбертоне? И потом — ты же не можешь так стоять и рассказывать мне эту историю?! Не можешь! Нет, туда не садись, иди сюда!

И он похлопал ладонью здоровой руки по постели.

— Ну, Николас, — отозвалась она, — не могу же я залезть к тебе в постель! — А у самой при одной лишь мысли о том, что можно оказаться так близко от него, сердце забилось быстрее!

— Думаешь, я на что-то способен при такой слабости, да? — спросил он, прикрыв глаза.

— Я-то лично думаю, что, будь у тебя связаны руки и ноги, ты и тогда мог бы причинить женщине немало беспокойства! — воскликнула Дуглесс.

Открыв глаза, он с улыбкой сказал:

— Знаешь… я… я видел тебя во сне! Ты стояла в каком-то подобии белой коробки или чего-то такого, совершенно голая, и сверху на тебя лилась вода! — Он оглядел ее с головы до пят, как если бы халат на ней был прозрачным, и продолжал:

— Не думаю, что ты всегда столь сдержанно держала себя со мной!

— Нет, конечно! — ответила она хриплым шепотом, вспоминая о том, как стояла с ним под душем, в этой самой «белой коробке» из его сна. — В одну прекрасную ночь мы перестали стесняться друг друга, а на следующее утро тебя увели от меня! И вот сейчас тоже: я боюсь, что, если только коснусь тебя, меня тотчас же вернут назад, в мое время, а мне рано уходить. Сколько всего предстоит сделать!

— Так ты и про других знаешь? Кто там еще умрет? Кто же? Моя мать, что ли? Или Кит пока не в безопасности?

Да, теперь он был ее Николасом! Тем, дорогим ее Никола-сом, который прежде всего думал не о себе, а о других! И, улыбаясь ему, она сказала:

— Нет, не они! Это ты — все еще в опасности! Он с облегчением улыбнулся:

— Ну, о себе-то я вполне в состоянии позаботиться!

— Черта лысого ты способен! — воскликнула она. — Не будь меня здесь, ты, пожалуй, потерял бы руку. А то и умер от своей раны! Стоит хоть одному болвану из тех, которых вы почему-то зовете докторами, коснуться твоей раны своими грязными лапами, и — привет семейству! Считай себя покойником!

— Ты так странно говоришь! — отреагировал Николас, моргая. — Ну, иди же сюда, сядь рядом и расскажи мне обо всем! — Увидев, что Дуглесс и не шелохнулась, он, вздохнул; — Честью своей клянусь, что не прикоснусь к тебе!

— Ну, хорошо, — ответила она, чувствуя, что может доверять ему даже в большей степени, чем самой себе. И, обойдя кровать с противоположной стороны, она вскарабкалась на постель, до которой от пола было, наверное, несколько футов, и буквально утонула в мягкой перине.

— Так отчего же ты плакала в церкви? — спросил он. Надо сказать, что слушателем Николас был отменным, ибо как-то исхитрялся вытягивать из нее те сведения, о которых она вовсе не собиралась ему говорить. Дело кончилось тем, что она рассказала ему все о Роберте.

— Стало быть, ты жила с ним невенчанной, да? А отчего же твой отец не убил его за то, что он тебя соблазнил? — спросил Николас.

— Ну, у нас, в двадцатом веке, все по-другому. Женщины у нас обладают свободой выбора, а отцы вовсе не наставляют дочерей в том, что им надо и чего не надо делать. Короче, там, у нас, мужчины и женщины в равном положении, не то что здесь.

Презрительно фыркнув, Николас сказал:

— Но, похоже, заправляют всем у вас все-таки мужчины, потому что этот твой мужчина добился чего хотел, но не сделал тебя своей женой и не пожелал даже разделить с тобою свое добро или потребовать от своей дочери вести себя с тобой уважительно! А ты еще говоришь, что выбрала такую жизнь добровольно!

— Я… Ну, хорошо… В общем, все было не так, как тебе представляется! Роберт относился ко мне по-доброму, и мы с ним провели немало славных часов. Все испортила Глория!

— Ну, если бы красивая женщина решилась отдать всю себя, а в благодарность за это я мог бы подарить ей всего лишь несколько «славных часов», как ты говоришь, я был бы ей за это в высшей степени благодарен! А что, у вас все женщины отдаются так задешево, а?