Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 2 (СИ)

Больше за этот день я не пытался его увидеть. Вечером брат сказал мне — Раймон уехал, не оставшись ночевать в нашей ставке. Ускакал к себе в Тулузу и обещал сразу же по прибытии прислать обозы с фуражом, а значит, до чего-то все-таки он с графом договорился. Отлученный, а туда же: в крестоносный лагерь заявился. А Пасху, видать, хочет в Тулузе справить; может, ему там кто и отслужит… особенное навечерие для отлученных.

Тут-то, на ночь глядя, меня и осенило: Боже мой, счастье-то какое. «Почитай отца своего, и продлятся дни твои на земле». Мессир Эд тут ни при чем. И продлятся дни мои на земле. Я могу быть свободен. Свободен. Потому что я люблю своего отца. По крайней мере, то, что я к нему испытываю, более всего похоже именно на любовь (если бы еще не этот странный голод сердца).

Я даже заплакал от радости. Брат не понял, почему я плачу — неужели из-за отлученных?

— Дурак ты, братец, — сказал он раздраженно, — нашел из-за кого слезу точить. Да хоть бы им всем погореть в аду, еретикам чертовым — нам и нуждочки мало. Не то дело, когда обычных католиков отлучают, как, помнишь, нашего отца из-за того жирнозадого епископа! Плюнь немедленно, помолись и ложись-ка спать. Завтра, похоже, первый штурм будет. А у нашего графа первый может и последним оказаться.

Я послушно лег спать, помолившись с небывалой рассеянностью. Мои молитвы плавно перетекли в размышления о графе Раймоне. Все-таки не мог я его в мыслях своих называть отцом! Я уже совсем было заснул, когда пришли мне на ум давние слова матушки. Сказанные не помню даже когда. «Если ты отыщешь его и скажешь, что ты — его и мой сын, он примет тебя… Примет тебя… С вежеством и любовью, любовью, любовь… безрассудная любовь…» Он примет тебя, сказала моя мать, и я едва ли не подпрыгнул в своей жесткой постели — к счастью, Эда разбудить таким способом было невозможно. Неужели я мог бы жить с ним? Жить с графом Раймоном — как со своим отцом, и для этого нужно было только сказать ему, что я — его сын?

Бедный я глупец. Я лежал, напрочь забыв, где я и что происходит, и думал только об одном — я могу быть бесконечно счастлив, потому что могу остаться навсегда со своим отцом, а дальше — века беспробудного счастья, он улыбается мне и говорит — «мой сын», и я нахожусь рядом с ним, в его доме, и больше ни о чем не помню, как в Раю. Я еду на коне по каким-то зеленым солнечным горам, и рядом едет мой отец, у него карие глаза, он улыбается своим большим ртом и говорит мне, указывая рукой — смотри, сын мой Йонек, это моя страна, это город Толоза, тебе пора туда ехать со мной… Пора ехать, пора… Пора! Черт тебя дери!

…Это был уже брат, который никак не мог меня добудиться. Я спросонья моргал на его припухшее бородатое лицо и прощался со своими мечтами. Потому что моей семьею был он, рыцарь Эд из Шампани, мой настоящий брат, а все остальное — должно быть, сон и дела райские, которым на земле никак невозможно случиться.

Что у меня было на свете? Теперь, после смерти мессира Эда — надежда на многое: вырасти рыцарем, иметь свои земли, семью и прочное место в мире. А главное — у меня был брат. С другой же стороны оставался райский человек с широкими черными бровями — граф Раймон, о котором я не знал совершенно ничего и который не знал ничего обо мне. И вряд ли когда-нибудь ему судьба узнать, решил я, натягивая штаны; тут серьезные дела происходят, война большая, а я — весьма мал и никому, если по-честному, не надобен. На целом свете надобен я только своему брату, любимому и единственному, с которым я и останусь до скончания века, потому что люблю его и буду ему верен, аминь. И пускай никто никогда не узнает, что за предательские чудеса мне снились этой ночью. Что мой отец чудесным образом и на самом деле оказался рыцарем-птицей… Королем волшебной страны…

Нужно строить тезисы, подумал я, вспомнив Адемара и Париж. Это Адемар меня научил — даже если дело пустяковое, расписать в два столбца все «sic» et «non», хотя бы мысленно, если с бумагой тяжко, а потом подсчитать, чего больше. Примерно такая у меня получалась схема тезисов:

1. Если оставить все как есть:

— здесь брат.

— здесь вся моя надежда кем-нибудь когда-нибудь стать.

— здесь, в конце концов, все понятно.

— потом домой вернемся, наверное… Человек всегда должен у себя дома жить, а то страшно как-то.

В общем, сплошные «sic».

И безумный столбец № 2: Если все-таки вдруг… каким-то хитрым образом… Все бросить, на всех наплевать, и отправиться к своему отцу, к графу Раймону…

— неизвестно, примет он меня или нет. Скорее нет. Зачем я ему нужен-то.

— да и не поверит.

— а брата что, предать? Я же без него не хочу… Он же вообще ничего не знает…

— а вдруг я уйду туда и не буду принят, а вернуться сюда уже никак не смогу?

В общем, сплошные «non». И только одно «да», зато заслонявшее почти что все на свете — там мой отец, там граф Раймон, он моя родная кровь, я хочу быть с ним. Хочу даже больше всего на свете.