Рыцарь Бодуэн и его семья

Длинноволосый молча взглянул на Грязнуху, как он назвал неприятного вора — и тот без единого звука выложил на стол две блестящие монеты.

— Еще одна.

Грязнуха выложил и последнюю — с тяжелым вздохом. После чего злобно отвернулся и придвинул к себе мой еще не до конца опорожненный кувшин.

— Грязнухой ты, Жак, был — грязнухой и останешься, — сурово сообщил ему длинноволосый. — Смотри, потреплют в аду твою грязную душонку за воровство. Поставь-ка вино на место, ты и так уж бедного птенчика на выпивку нагрел.

Жак повиновался; больше всего меня поражало, что он так безоговорочно повинуется. Неожиданно я испытал страх: кому может подчиняться вор, как не еще большему вору? Из-за Жака я мог потерять четыре денье, а из-за этого парня как бы мне не лишиться последней рубашки. А то и своей светловолосой головы! Так я, запоздало протрезвев, запоздало же начал осторожничать.

— Смотри у меня, — продолжал оратор, — этот раз был третий. А я до трех раз терплю, ты сам знаешь. Потом… пеняй на себя. Понял?

Жак неохотно кивнул. Длинноволосый какое-то время смотрел на него, потом без предупреждения врезал ему кулаком по затылку. Я невольно охнул и сморщился — очень я не любил, когда бьют людей, даже воров. Жак крякнул и ткнулся подбородком себе в колени. Большой парень по имени Понс, что поймал вора за шкирку, одобрительно заурчал. «Так ему, воряге», одобрительно сказал кто-то еще у меня из-за спины.

— Ладно, покончим с этим Грязнухой, — экзекутор обернулся ко мне и улыбнулся. Удивительно, как он мог так улыбаться — как солнце из-за тучи! Причем сразу после показательных побоев виноватого. Уголки губ резко — вверх, а от глаз как будто лучи побежали. Несмотря на свой страх и растерянность, я не мог не ответить улыбкой.

Значит, так, сказал странный парень. Меня звать Адемар. Я не вор, и остальные ребята не воры — только этот вот Грязнуха то и дело на грех срывается. Но это он в одиночку такой ловкий, а при мне будет тише воды, ниже травы. Поэтому прости его по-христиански и дай ему в лоб, если хочешь (я сильно замотал головой в отрицании, ибо вовсе не хотел ничего подобного!) Это вот ребята мои — Большой Понс, видишь, какой здоровенный! — и Рыжий Лис. Его вообще-то Ренар звать. Наградили же крестные имечком такого рыжего.

Рыжий парень, небольшой, весь конопатый — как сбрызнутый с лица красной краскою — уже сидел у меня за спиной. Большой Понс, тяжелый, как слон с несгибаемыми коленями, обошел стол и сел напротив. Увидь я такого Понса в темноте — испугался бы: очень уж он был здоровый, низколобый, с ручищами даже больше, чем у мессира Эда. Я вспомнил, как он за шкирку приподнял над землей Жака — одной рукой. Я видел такую картинку в бестиарии: заморское животное с саженными плечами, с руками почти до земли…

А ты сам-то кто таков будешь, спросил Адемар. Мы себя назвали. Теперь твоя очередь.

Надо бы представиться. Но я молчал. После досадной истории с Жаком я никому не мог доверять, только сидел, нахохлившись, сжимал в кулаке возвращенные деньги и испуганно смотрел на новых знакомых — то на одного, то на другого.

Адемар перестал улыбаться и сощурился.

— С тобой, я вижу, что-то неладно. Так?

Я не ответил, поняв, что могу расплакаться. Со мной в самом деле было неладно — всё! Хмель быстро спадал, и возвращалась прежняя тоска. Что делать, как быть, у кого спросить совета? Как будто отзываясь на грустные мысли, задергала на ноге дурацкая ранка.

— Боишься, — кивнул Адемар. — Главное — вовремя бояться начал. Ладно, успокойся и не будь дураком. Если б я хотел, я б тебя уже давно до ниточки обчистил, или даже прирезал под кустом. Но нас бояться не надо, мы не страшные. (Признаться, при взгляде на Большого Понса я бы так не сказал!) Я, по крайней мере, не страшный, — добавил Адемар, кивая Понсу. Тот поднялся — видно, они все, даже этот великан, безоговорочно слушались Адемара — и куда-то тяжело зашагал. Адемар улыбнулся — опять своей прекрасной улыбкой, так располагающей к себе: — Клянусь, не страшный. Я — христианин.

Я приоткрыл рот, уже не в силах противостоять его огромному обаянию. А также ощущению силы и надежности, исходившему от этого человека, кто бы он ни был. Силы и надежности, которой мне так не хватало. Но изо рта моего вырвались совсем не те слова, что я ожидал.

— Мне надо исповедаться, — бухнул я и едва не заплакал.

Адемар рассмеялся. Смех у него оказался такой же замечательный, как улыбка: очень настоящий, плохие люди не могут так смеяться.

— Тогда исповедуйся мне, — предложил он. Я вытаращил глаза:

— Вы что, священник, монсиньор?

— Вроде того, — отвечал Адемар, после чего нагнул голову, откинул вперед свою лошадиную гриву — и под волосами обнаружилась маленькая, почти совсем заросшая тонзура. — Что, убедился? Клирик не хуже других, а кой-кого, может, и получше. А теперь рассказывай.