Рыцарь духа

С последним словом он снова возвел глаза к небу и опять, положив руки на палку, смотрел, неподвижный и задумчивый.

Зоя, которая расслышала последние слова отца, посмотрела на окружающих и, гримасничая, воскликнула:

— Вот чепуха-то еще!

Она посмотрела на Тамару и, как бы лаская ее своими смеющимися глазами, шутливо проговорила:

— Тамарочка, из твоих глаз в блеске ночи смотрит на меня демон.

— Да неужели?

Яркие губы Тамары дрогнули от смеха.

— Да, да, вообрази — демон. Он дразнит меня и обольщает, так что мне хочется крикнуть: «Грех, оплети меня и свейся на моей груди твоими черными кольцами».

Тамара опять засмеялась, а Зоя, как бы прельщенная этим смехом, в котором чувствовался скрытый порок, нежно обняла ее.

В это время Илья Петрович тихо говорил:

— Глафирочка, бедный папаша твой, кажется, совершенно помешался.

— Будем внимательно слушать и наблюдать, чтобы знать, что делать нам.

На некоторое время воцарилось общее молчание. Капитон продолжал пить, с каждым бокалом разгораясь все более сладострастием, так что неудивительно, что он наконец сказал:

— Анетта, закрой нас всех троих твоей шалью.

— Зачем это? — спросила Анетта, голова которой давно уже кружилась от выпитого шампанского.

— Они ищут Бога в небе, — насмешливо говорил Капитон, — а я хочу жить блаженствуя и умирать с поцелуями на губах…

— Как вы теперь мне противны! — неожиданно воскликнула Роза, отталкивая Капитона, который хотел обнять ее, и пересаживаясь на другое место. — Оставьте меня и не трогайте. Я слушаю их и мне делается противным все это.

Она положила локти рук на стол и, закрыв руками лицо, стала прислушиваться к словам Серафима Модестовича, который взволнованно говорил:

— Сын, сын, твои слова не выходят из ума моего, что будто каждый мертвый, что там, на кладбище — обличитель мой. Положим, ты уверил меня, что это так, да я и сам соображаю: когда кто кует капитал себе, многие жизни подламываются, как солома под косой. Думал я об этом много после слов твоих и вот вижу, что так <…>. Прежде-то и мысли не было такой и в ожесточении сердца привык думать: вы, покойники, будете лежать смирно, и вот чудо великое совершилось: померещилось это мне или как, не знаю, но только видел — поднялась из гроба Клара…

Длинные брови его тревожно зашевелились над испуганно уставленными на Леонида глазами, и последний сказал:

— Говорю вам, не только Клара, но все те, мертвые, не в земле лежат там, а кочуют в пространстве.

Руки фабриканта, опирающиеся на палку, задрожали, и он повторил взволнованно густым голосом:

— Кочуют в пространстве!..

Глядя со страхом на сына, он понизил голос до шепота:

— Значит, и супруг Клары смотрит на меня с перерезанным горлом?.. Говори, сын!

— С перерезанным горлом! — повторил в ужасе Леонид.

— Тише ты! — испуганно вскричал старик, с нервной силой хватая его за руки и привлекая к себе. — Слушай, какую тайну тебе открою…

Голова его подалась вперед и закачалась и по лицу пробежало нервное содрогание. Какая-то сила подталкивала его высказать сыну тайну своего преступления, освободиться от нее, как человек хочет освободиться от тяжелого груза, который давит его: казалось ему, что давящий его кошмар рассеется, когда откроет тайну свою Леониду.

— Слушай ты, — прошептал он, — супруга Клары убил я.

— Убили вы!..

— Тише ты! — воскликнул старик, освобождая его руку, и упавшим голосом добавил с хитрой, но жалкой усмешкой:

— Разве я говорил тебе это?..

— Вы сказали, что супруга…

— Нет, не говорил, — перебил его старик. Глаза его мучительно смеялись, и в углах рта пробегала судорога.

Отец и сын смотрели молча друг на друга, и вдруг старик снова заговорил, но мрачным глухим голосом:

— Могилы раскрываются и закрытые тайны выходят и гробов, но тайна в сердце моем глубоко похоронена и не крикнет: «Вот он, убийца». Так годы шли, и думал я, что скорее небеса прокричат языками молний: «Вот он, убийца…» Но молчало небо, а сердце вот закричало само. Как закрыть ему уста? Да, сынок, оно кричало, а я не хотел. Сын, молчи. Много лет прошло, как было это, но вижу я, что мертвец всегда подымался из земли и смотрел в душу мою — мертвыми, холодными глазами. Молчи… Только вот, мешается ум мой.

В глазах Леонида заблистали слезы, грудь мучительно поднялась и, опустившись на колени, он взял руки старика в свои.

— Несчастный человек вы.

Старик смотрел на него удивленно.

— Что ты, глупый! Перед кем стал на колени? Кто я?

— Мученик, — отвечал Леонид, — и я склоняюсь пред тем незримым алтарем в душе вашей, на котором вспыхнул очистительный огонь.

— Не целуй руки-то… в крови, — воскликнул старик с каким-то воплем в голосе и, подняв руку кверху и потрясая ею, вскричал со смехом отчаяния в лице: — Красная перчатка на ней. Так ходил тридцать годов. Никто не примечал, какой я. Теперь кричит сердце мое: «Крикни на весь мир, кто ты есть и тайну выбрось».

— Страдания — очистительный огонь и потому не бойтесь их…