Рыцарь духа

В комнату вошли и расселись невдалеке от Зои и Тамары Анна Богдановна, старик-управляющий, Глафира и ее муж. Петр Артамонович, поглядывая на всю компанию веселыми глазами и почему-то вздохнув, проговорил:

— Все в сборе значит, и вы, Анна Богдановна, матушка. Вот и хорошо. Я-то все готовлюсь спросить: как быть с Серафимом Модестовичем?

— Что же случилось опять? — испуганно воскликнула Анна Богдановна.

— Ничего не случилось такого, — осторожно и вкрадчиво говорил старик. — Только неладно: опять выкинул штуку.

Все переглянулись и на лицах отразилось любопытство.

— Если вы хотите совета, то обратитесь к вашему сыну, — тихо и с огорченным лицом сказала Анна Богдановна. — Он всем руководит и, если не считать моего бедного мужа — глава дома.

— Сынок-то мой! — воскликнул старик, поглядывая на Илью Петровича, и засмеялся. — Что ж, я ничего, не завидую. Был управителем и остаюсь им, а сынок с молодой супругой настоящие господа, значит. Я ничего.

Он смиренно сложил руки на груди, но по губам его пробегала хитрая улыбка и по лицу разлилось удовольствие. В это время его сын громко проговорил:

— Вероятно, опять произошел какой-нибудь новый анекдот Серафима Модестовича с рабочими.

— К счастью, духи могут теперь потешаться над ним сколько им угодно, — насмешливо заговорила Глафира, — он не имеет уже никакой власти.

Зоя, находясь в отдалении от общей группы, громко крикнула:

— Старые люди, как и дети, должны находиться под руководством молодых.

— Это ты про отца так? — огорченно спросила Анна Богдановна. — Мне очень больно это слышать.

Зоя опять крикнула с необыкновенно резкой насмешливостью:

— Большая важность: отец — священная особа, как папа римский или тибетский далай-лама.

Наступила тишина. Тогда Глафира с колкой иронией сказала:

— Отче Серафим! Разумеется, особа священная.

Анна Богдановна вспыхнула.

— Не забывайте, вы ему обязаны тем, что живете на земле.

Сестры переглянулись, и Зоя, как бы прочитав в глазах Глафиры одобрение мелькнувшей в ее голове веселой мысли, прокричала смеющимся голосом:

— Ах, мама, это такой легкий труд! И к тому же он обо мне нисколько не думал, когда занимался этой скульптурой.

Глафира и ее муж засмеялись, а Анна Богдановна, поднявшись с опечаленным и раскрасневшимся лицом с места и негодующе покачивая головой, сказала:

— Ах ты, бессовестная! Как ты решаешься это говорить?

Она снова опустилась в кресло и, укоризненно поглядывая на обеих дочерей, грустно продолжала:

— Еще недавно вы относились к нему с большим уважением и при всякой его вспышке трепетали перед ним, как перед грозой. И вот теперь, когда капиталы его в ваших руках, ваше обращение с ним сделалось возмутительным.

— К помешанным не чувствуют уважения, — коротко отрезала Глафира, и, чтобы придать разговору более веселый характер, обратилась к отцу ее мужа: — Расскажите же, пожалуйста, что у вас там произошло?

— История вышла вот какая, — хитро улыбаясь, говорил управляющий, — явившись сегодня на фабрику, он всем громогласно объявил, что они, рабочие, такие же люди, как он: воплощенные, бессмертные существа.

Раздался громкий смех, в котором слышались насильственные, досадливые звуки. Глядя укоризненными глазами на лица своих смеющихся дочерей, Анна Богдановна вдруг заметила неподвижно стоящего у колонны с бледным, страдальческим лицом Евгения Филипповича и крикнула:

— Что вы так грустно и одиноко стоите у колонны?

Евгений Филиппович медленно подошел к ней и тихо проговорил:

— Ваша дочь — страшное существо, но лучше я буду молчать.

Он повернулся, как автомат и, снова подойдя к колонне, остановился там. «Вот еще один несчастный человек», — подумала Анна Богдановна.

— Пожалуйста, продолжайте, — сказала Глафира, глядя на Петра Артамоновича.

— Дальше вот как ваш папаша говорил, громко, на всю фабрику: «Вы вечные духи. <…>. Деньги проклятые — кровь и слезы <…>. Сердце мое было камень, а теперь вот сам плачу с вами и отдам вам все и закрою фабрику».

Едва управляющий произнес последние слова, как все насмешливо переглянулись, а Зоя крикнула:

— Как хорошо, что надели на него намордник.

— Да, превосходно, что его признали безумным и назначили над ним опеку. Теперь мы хозяева и фабрики, и капитала, и все решительно наше.

Илья Петрович поднялся и, положив руку на грудь, с чувством сознания своей значительности сказал:

— За его действия ответствен теперь я. Печальный процесс совершился.

Наступила тишина, все молчали, посматривая на горделиво выпрямившуюся высокую и тонкую фигуру мужа Глафиры. Вдруг Анна Богдановна громко зарыдала. Слезы текли по лицу ее и, всхлипывая, она говорила:

— Печальный — да, и что же может быть ужаснее для вас, его дочерей, отца признать безумным из страха потерять деньги?

Она подняла руку кверху и голос ее сделался густым, как звуки органа.

— Бог когда-нибудь за это опустит на ваши головы свои громы. И если вы все утверждаете, что не видели привидения, то, может быть, настанет день, когда сама смерть пред вами восстанет из земли…

На минуту воцарилось молчание, но вслед за этим по комнате со смехом стало проноситься одно и то же слово:

— Чепуха!