Рыцарь Фуртунэ и оруженосец Додицою

Поленья, разлетевшиеся по какому-то странному закону, причудливо распределились на плоскости. Он старался припомнить, на что похож этот прихотливый беспорядок. Если загрунтовать холст темной краской и расположить соответствующим образом светлые пятна — получится что-то конструктивистское, некое динамическое равновесие.

Сегодня удачный день, один из немногих, когда в голову приходят важные мелочи. Чаще ведь бывает так — бродишь часами по саду, внимательно присматриваясь к каждому дереву, к каждой травинке, ничуть не менее пристально, чем в удачные дни, но все остается безмолвным. Но он, конечно же, знал, что это не так. Просто он не всегда способен видеть и слышать. И чем больше он напрягался, заставляя себя глядеть, судорожно выискивая хоть что-нибудь, тем безучастней и обыденней казалась природа.

— Только не очень жирную! — крикнул кто-то над самым ухом.

Он покорно кивнул. На рукаве лежала снежинка — тонкое, филигранное творение, исполненное с невероятной точностью. Он поглядел вдаль сквозь падающий снег: ничего, кроме пары ворон. Худой человек размахивал у него перед носом уже наточенным ножом и что-то нетерпеливо ему втолковывал. Невозможно было распутать этот клубок слов. Поленья все еще лежали у самых его ног, там, где их бросили, но теперь среди них торчала пара резиновых сапог.

Кто-то сунул ему в руку довольно толстую пачку денег. Он отрешенно кивнул. Кто-то подкатил его и поставил на ноги: Он снова кивнул. Кто-то потянул его за рукав к воротам.

— Нам надо поторапливаться!

Он оглянулся: поленья лежали как и прежде, но теперь, под другим углом зрения, это была бесформенная груда дров.

Когда подходили к скотному рынку, повалил снег — большие, легкие хлопья, заслонившие телеги и повозки.

— Только не очень жирную, — приговаривал его спутник. И он тоже подумал: «Только не очень жирную».

— С щетиной, ножками, с поросячьим визгом — все вместе что-нибудь на сто двадцать кило. На колбасу.

Он не раз слышал эти слова, но сейчас они словно ударили его. Он увидел, как елозят по столу уже промытые набиваемые кишки, мерцающие голубым светом. Прежде чем забить, свинью моют с щелоком, и женщины скоблят ее проволочными щетками. Бледная, желтоватая, как свежерасколотое полено, шкура испещрена темными прожилками.

— Только не очень жирную, — повторил его спутник.

Он принялся перебирать деньги в кармане пальто. Сплошь сотенные кредитки. Они шагали по унылой ровной белизне: цинковые или титановые белила с небольшой примесью ультрамарина — но, может, он опять ошибается.

Снег повалил сильнее. Он поднял глаза: заснеженные домики и темные изгороди взмывали ввысь и сливались с небом. У него закружилась голова и засосало под ложечкой, он попытался остановиться. Но спутник тянул его дальше.

— Огонь уже горит. Вода закипает. Надо поторапливаться!

И вдруг за белой дрожащей пеленой он увидел: на длинном темном столе — виноград и лимоны. Он замер. Спутник что-то нетерпеливо втолковывал ему. Но на этот раз безуспешно. Этот контраст между зимой и лимонами, виноградом и снегом, этот непередаваемый переход от обильной расплывчатой белизны к четким одиноким островкам цвета и его яростная, бешеная жалость к загубленному удачному дню — все, все слилось воедино, и он расхохотался. Он неотрывно глядел на стол и смеялся и никак не мог остановиться. Вот оно — то, чего он искал, вот она, его картина: здесь, сейчас, среди зимнего однообразия он нашел ее.

На другом конце рынка завизжала свинья, точно ее резали. Где-то там, невыразимо далеко, посреди снегопада, стояла еще одна — «только не очень жирная», которую надо купить и доставить домой. А у него перед глазами один за другим проплывали натюрморты, и среди них — «Виноград и лимоны». Ничего лишнего, простор для глаза, и лимоны — не лютики, не одуванчики и не эта раздражающая горчица, нет — лимоны, чуть-чуть не достигшие последней зрелости. Все лимоны, какие он видел, сольются в них. А на глиняном блюде — темный виноград цвета густой вечерней синевы, которой желтизна придает совершенно особый оттенок и которой просто не существует вне этого соседства.

— Короче, дело к ночи, — сказал он и вынул полпачки кредиток из кармана. Его спутник хотел было перехватить их, но торговка оказалась проворнее. Быстрыми пальцами она сосчитала деньги. Спутник всплеснул руками, спутник топнул резиновым сапогом, и голос его вспорол тишину, точно большой нож, который он наточил у ручья о камень.

Когда они шли переулком, впереди — его спутник, снующими мелкими шажками, а он следом, спокойным размеренным шагом, он вновь вернулся к картине. Целый год он ходил вокруг да около, напрягая воображение, силясь набрести на что-то стоящее…

У самого дома он машинально отметил про себя дым, который уже где-то там, за рамой картины, пробивался вверх сквозь хлопья снега.

ПОЮЩИЕ ЧАСЫ