Рыцарь Фуртунэ и оруженосец Додицою

Секретарь плотно сжал тонкие губы, боясь нечаянным вопросом выдать удивление.

— Да, да, так и есть. Отсюда я вышел и сюда вернулся. Еще немного — и круг замкнется.

— Осмелюсь возразить, ваша светлость, если замысел государя осуществится, перед вами распахнутся двери к новой высокой деятельности, и вы…

Наместник вялым взмахом руки остановил секретаря, поднялся и ответил:

— Всегда я был занят одним и тем же, Анри, моя игра проще, чем кажется. По-настоящему сложно и непостижимо только великое поприще, оно превращает тебя в раба и требует самозабвенного служения. Увы, у меня нет к этому способностей. В моей игре требуется лишь хладнокровие, но ровно столько, чтобы усердие не остыло. Излишняя заинтересованность тоже помеха: не стоит забывать, что люди — только орудия и средства для достижения цели.

Наместник взял со стола серебряный шандал, чтобы посветить себе, и, тяжело ступая, направился к двери. Огромная тень поползла по стенам, закрывая собой гобелен с охотниками и единорогом. Новый правитель северной провинции, одетый по придворному этикету в белые чулки, штаны-буфф и с массивной золотой цепью на шее, сгорбившись, словно под тяжкой ношей, продвигался медленно и осторожно, будто опасность подстерегала его на каждом шагу, затаившись во всех темных закоулках его собственного замка. В опочивальне он замер, глядя, как незримые токи воздуха, кочующие по всему замку, колеблют пламя свечи, отраженной в мутном зеленоватом стекле, будто не знал, что по ночам из зеркал смотрит на тебя нечистый. «Как долго я живу, целых пятьдесят лет», — прошептал он. Он лег, не раздеваясь, не сняв мягких замшевых туфель, и повернулся лицом к стене, приготовясь к долгой, томительной бессоннице с одной-единственной навязчивой мыслью: «Здесь я родился и вернулся сюда умереть». Ему казалось, что тот мальчишка, каким он был лет тридцать тому назад, перетянул на жизненных весах все, что было потом, — даже власть, которой он добился. «Я ничего не достиг», — произнес он вслух, словно теперь узнал наверняка, чего именно должен был добиваться и к чему стремиться.

К утру комната выстыла, он озяб, но все-таки уснул, будто солнце разогнало ту сумеречную мрачность, которая поселилась в нем, мешая спать по ночам даже тогда, когда неотвязная мысль отступалась. Проспал он почти до полудня. После обеда занялся делами, расправился с ними скоро, отвечал коротко, решал быстро, похоже было, что он заранее все узнал, продумал и взвесил. Но все шло как-то помимо него, давно заведенным порядком.

К вечеру в замок стали съезжаться гости: назавтра чуть свет предстояла оленья охота. Весь двор наполнился людьми: егеря, ловчие, псари жадно ели и жадно пили, перед охотой набираясь сил, а после охоты, конечно, и есть, и пить будут не менее жадно. Гости разместились в обоих крылах замка, в коридорах тихо пировала прислуга, стараясь не потревожить покоя своих хозяев.

По углам огромного оружейного зала пылали жаровни, горело множество свечей, стол на западный манер был покрыт скатертью. Кресла с высокими спинками, увенчанными резными коронами, чинно стояли одно подле другого, ожидая именитых гостей, вельможных хозяев здешнего края. Среди раболепной суеты строгий порядок темных неподвижных кресел напоминал о благородном покое рыцарей, спящих вокруг стола в ожидании трубного гласа. Ожидая гостей, за их высокими спинками встали лакеи в парадных ливреях. Они стояли молча, устремив взгляд прямо перед собой, словно гордясь умением уподобляться каменным статуям. Торжественно прозвучал гонг, еще одно новшество, привезенное с запада, где хозяин провел многие и многие годы. Двери распахнулись.

Первым шел Михай Джулешт, государев наместник, в парадном платье. Массивная золотая цепь блестела у него на груди, напоминая о высоких обязанностях и доверии, которым его удостоили. Опершись на его руку, с ним рядом шла юная графиня Бетлен, жена самого влиятельного из вельможных гостей. Пепельные волосы облаком окружали ее бледное точеное лицо; серыми, будто невидящими, были ее глаза с тлеющим в глубине холодным огоньком, пепельно-серым было ее строгое платье, а сама она — образец изящества и совершенства.