Рыцарь Фуртунэ и оруженосец Додицою

В ночь с 7 на 8 июля опять налетели самолеты и бросали ракеты, чтоб нас выследить, но бомб не кидали.

Четверг 9 июля 1942. Выпекаем хлеб, день спокойный, без налетов.

Пятница 10 июля 1942. Из города Изюма переезжаем в село Первомайское. Всего три дня пути, а у переправы через Донец я искупался. Над рекой стоит деревня Тарбурестово, тут гремели самые жестокие бои, где сложил голову и Дуцэ М. Ион из Прясны, сынок Марина Дуцэ. За деревней большой еловый бор длиною в 40 км и шириной в 16 км, там тоже были кровавые бои. В тех местах зыбучие пески, особенно в лесу, ступишь — нога по самую щиколотку утопает. Каково тут перетаскивать продукты и амуницию!

(Четверг 17 марта 1977 года. Г. П. выздоровел. С завтрашнего дня собирается выйти на работу. Он трудится поденно на строительстве подъездных путей в Дж. Как кооператор-пенсионер, он имеет на это право. «Мог ли я предположить, господин учитель, что доживу до сегодняшних дней? Что и в наводнении не утопну, и недавнее землетрясение меня обойдет?»^[8] Затем он поведал мне, что крепко хворал, «дохнуть невмочь было», потому как пил зимой студеное вино и повредил себе «гортань». По всему видно, в каком-то смысле капрал Г. П. чуточку бессмертен.

Первая из трех тетрадей завершается перечнем предметов «вверенного каждой единице обмундирования». Но так как это не таинственная «рукопись, найденная в бутылке» и не простой дорожный или фронтовой дневник, я буду с читателем искренен до конца и открою ему последнюю запись в третьей тетради. Ибо Г. П. сумел в той всеобщей панике, какая охватила в 1944 г. отступавшие части, добраться до Бухареста и предстать перед начальством своего полка.)

Суббота 3 августа 1944. Сегодня — проверка оружия. У меня его не приняли по причине загрязненности.

(Оказывается, до этой даты ни единая пуля не вылетела из ствола винтовки капрала Г. П.)

Воскресенье 8 мая 1977 г.

Сперва он шагает берегом равнинной, широкой и спокойной, реки, потом поднимается на пологий холм, удаляясь от берега, пересекает только что засеянное поле, доходит до опушки леса в Головне. Воскресная послеполуденная пора. Он набивает, словно ватой, уши особого рода тишиной (птичьим пением, легким шелестом ветерка в новорожденной зелени, легким треском и шорохом сухих веток и палой листвы под ногами). Начало мая в старой равнинной роще. Слова «тропка», «высокие травы», «поляна», «птицы», разумеется, тут бесполезны, бессильны, никчемны в мире этих форм, красок, просторов, колебаний воздушной волны и ощущений неразрывной связи своего тела с ними. В том, как глаза не хотят оторваться от тонкой струйки воды, как ухо жадно ловит журчанье ее, а губы пьют, нет ничего общего с абстрактным содержанием понятия времени. Все это правильнее было бы назвать сном, но ведь уединение прекрасно обходится без слов, их и так чересчур много для наших надобностей.