Рыцарь Фуртунэ и оруженосец Додицою

Далеко, на краю сада, там, где свет столовой только виднелся, не пробивая темноту, лошадь выжидательно стала. Лошадь была белая, и платье на женщине было белое, поэтому тот, кто подошел, ничего не заметил. Он носил широкополую шляпу с блестящей, как серебро, оловянной пряжкой, сапоги со шнуровкой и бороду и шел не спеша, враскачку. Рубаха неопределенного цвета застегнута наглухо, брюки — в сапоги, как у заправского наездника, вместо ремня — замшевый пояс, — женщина следила за ним из-за лошади, прижавшись щекой к гриве, животное подрагивало, но не выдавало ее. Человек ступал тяжело и неловко, как бы с непривычки ходить пешком, и еще сквозь хруст веток и мягкую податливость травы послышалось, как он негромко позвал: «Орлофф, ко мне, малыш, ко мне, Орлофф…»

Он поравнялся с ними, с женщиной и конем, — руки свободные, борода в лунном свете рыжая, медно-красная, глаз не видно, — и от ночной усталости все казалось ей естественным, как оно и было на самом деле, таким естественным, что она спросила: «Ваша? — и, помолчав, добавила: — Лошадь — ваша?» Его рука легла коню на храп. «Все равно что моя, Орлофф, все равно что моя, Орлофф его зовут. Это рысак той самой породы, они у нас наперечет, поэтому я его прямо так и зову». И тут она почувствовала, что от человека пахнет так же, как от животного, резко, пронзительно, чем-то таким знакомым (конечно, конским потом), что у нее зацепилось за край сознания: пахнет кровью, свежей кровью. «Тут свадьба, конь вошел внутрь и стал есть хлеб, он что у вас, ученый?» Человек рассмеялся. «Нет, правда, ученый?» — «Что-то вроде этого. Он с ипподрома. Старый уже. Что скажешь, старый ты, а? — Он потрепал коня по шее, тот всхрапнул. — Все понимает, сейчас-то он старый, а раньше, когда бегал, он любил заходить в будку и есть хлеб, а то и булки, он того стоил, из рук самого Хлинки». — «Хлинка — это кто?» Вопрос был задан, потому что мало-помалу туман в ее голове рассеивался, и она начинала понимать, что попала в странное, даже какое-то несообразное положение. Она вдруг заметила, что стоит босая в мокрой траве — кажется, разулась еще там, под крышей. Роса, воздух отрезвили ее, как это ее угораздило выйти в обнимку с лошадью, ах, как неприлично, да, он еще улыбнулся, почему, интересно, он улыбнулся? «Хлинка, не слыхала о таком», — добавила она чуть ли не конфузливо.

Он поглядел было на нее с укоризной, но сдержался. «Хлинка? Был такой жокей, самый классный, из конюшен Релджиса. Член Ротэри-клуба. Представляешь, каким должен быть жокей, чтобы его приняли в Ротэри?»

Конечно, она не могла себе представить, что это значит для жокея, но невежество свое скрыла, только ее стеснение нескрываемо росло все время, пока они стояли на краю сада при свете июньской ночи. Мужчина заметил ее немоту, сложил губы трубочкой, присвистнул: «Весу в нем было сорок девять пятьсот, жокей экстра-класса».

Она расхохоталась. Он посмотрел на нее — и тоже засмеялся. Так они стояли, смеясь: она — скрестив руки на груди, обхватив себя за плечи, он — прислонясь к вздрагивающему боку лошади. «Скажите, нет, скажите, всего-то и было в этом Хлинке…» — «Ыгым», — подтвердил он, и женщина еще больше зашлась смехом. «Да еще член этого, как его, Ротэри… — И вдруг оборвала сама себя. — Там свадьба, пошли бы развлеклись, то есть я не знаю, как там сейчас по части развлечений, все уже сонные или вообще спят. Кажется, я одна и видела, как вошла лошадь. Да, пожалуй, я одна. Поэтому я ее и вывела. Согласитесь, это никуда не годится, чтобы в зал, где у людей веселье, танцы — с лошадью. Вы согласны?»

Человек ворошил траву носком сапога. «Как тебе сказать, если это веселье, а никто не веселится, если это танцы, а никто не танцует, тогда почему бы лошади туда не войти? К тому же она сделала только то, что обычно делала, входя в дом». Из столовой рванулось танго, замерло, снова рванулось, кто-то пытался запустить патефон, но, видно, задача была в этот час не по плечу.

«Знаете что, если бы вы меня не рассмешили с этим жокеем, я бы с вами не осталась тут разводить разговоры. Это уж так совпало… Тепло, правда?»