Рыцарь Грааля

В остальном же все было как всегда – опять неизвестно из-за чего сцепились короли Франции и Англии. Так что по дорогам стало вдвое опаснее ездить. В любой момент из-за дерева или пригорка могли появиться молодцы с луками и палицами и потребовать, чтобы им ответили, кто из королей лучше. Причем, если это были ищущие приключения на свои головы солдаты, был шанс, ответив правильно, убраться подобру-поздорову. Но чаще на дорогах под эту песенку выходили разбойники, которым что ни ответь, все равно будут грабить и резать.

Из-за этого во время переездов из одного города в другой приходилось сутками не снимать с себя кольчуги и шлема, а еще лучше таскать с собой целую свиту, в сущности, бесполезного и бестолкового люда с мечами и луками, которых следовало кормить и размещать где-то на ночлег. Все эти обстоятельства не могли не угнетать чувствительного трубадура, привыкшего путешествовать в компании одного-единственного оруженосца или столь же утонченных особ, как и он сам.

Пейре исполнилось уже двадцать пять, Аполлинария носила под сердцем долгожданного первенца. Богатства дома Видаля множились, и ворота были всегда широко распахнуты для друзей и добрых людей. Тем не менее не без удивления для себя Пейре начал замечать, что все больше и больше становится похожим на своего учителя и названного отца. Это сходство заставляло задуматься о многом.

Но возможно, все трубадуры и странствующие рыцари в конечном итоге становились похожими друг на друга. Страсть к дорогам и приключениям делала этих людей похожими на втянутых в постоянные коловращения перелетных птиц.

Сходство с де Орнольяком замечал и сюзерен Тулузы. Но сходство это было не внешним – Пейре был и оставался самым красивым мужчиной Прованса, чьи золотые, теперь уже с проседью волосы, белое чистое лицо, зеленые глаза и статная фигура вошли в легенды. Так что новое поколение не представляло уже иначе образ прекрасного принца, как только с лицом Пейре Видаля, в алом плаще и на прекрасном арабском скакуне.

Пейре походил на де Орнольяка в другом качестве, а именно – в невозможности зацепить его хитрым словцом, разозлить или поймать на крючок хорошо замаскированной уловки. Так же как эн Луи, Пейре не претендовал на трон Тулузы и при всей его внешней браваде ни разу не похвастался своему другу и покровителю – кем назвал его де Орнольяк в присутствии самого короля Ричарда. Кроме того, Пейре так и не согласился называть Раймона своим сеньором. Все это заставляло графа ворочаться по ночам, представляя, что в один из дней сын восьмого сына Гурсио, де Орнольяк, или Пейре наведаются к нему – потомку четырнадцатого сына Гурсио с требованиями уступить им трон по праву наследования.

Одного не перенял Пейре от своего учителя и названного отца – его пристрастие к выпивке. Как и все рыцари, Видаль пил вино и не притрагивался к воде, но вино не любил и знал свою меру. А значит, напивался редко и весьма неохотно.

Однажды, возвращаясь из Тулузы в Каркассон, Пейре остановился в небольшом трактире деревеньки, принадлежащей виконтам Фуа, где столкнулся с рыцарями-госпитальерами, с которыми воевал в святой земле.

Слово за слово, вино лилось рекой. Несколько раз Пейре пытался заплатить трактирщику и убраться, пока он еще мог ходить своими ногами. В гостинице на другом конце деревеньки он оставил Хьюго и верных ему людей, которые, случись хозяину задержаться дольше обещанного, могли не только поднять на ноги всю деревню, но и обыскать все дома и перевешать половину мужского население, чего, разумеется, не следовало допускать.

Собутыльники же нипочем не желали расставаться с Видалем, всякий раз усаживая его на место, затевая кидать на меткость кинжалы или рассказывать истории священной войны.

Но время шло, и постепенно стол, за которым пировали крестоносны пустел, а народа за ним становилось все меньше и меньше. Заметив это, Пейре только улыбнулся, припоминая давнее правило наемных вояк, гласившее: «За выпитое и съеденное платит последний».

Вскоре за столом остались только Видаль и постоянно и услужливо подливающий в его кружку усатый и невероятно широкий в плечах рыцарь, лицо которого можно было, наверное, назвать симпатичным, если бы не полное отсутствие передних зубов. Сквозь хмель Пейре слушал его жалобы на злобную и лихую женщину – супругу рыцаря, на которой его угораздило жениться четырнадцатилетним юнцом и которая отравляла его жизнь уже добрых тридцать лет. Стуча себя кулаком в грудь, рыцарь клялся, что у проклятой ведьмы имеется любовник, который наведывается к ней всякий раз, когда мужа нет дома. Быть же при жене постоянно он не мог, так как его сюзерен находился в состоянии нескончаемой войны с соседом, на которого они с завидной регулярностью совершали рыцарские нападения, перебираясь через полувысохший ров, штурмуя стены или продалбливая место, где упрямый сосед каждый раз заделывал дыру.

«Свежая кладка завсегда слабее старой», – учил рыцарь неопытного в делах осад городов и крепостей Пейре.