Рыцарь и Буржуа

В экзистенциализме видят иногда теорию, отвечающую интересам квиетистов: ведь удобно провозглашать бессмысленность любых начинаний, если нет желания стать самому по какую-либо сторону баррикады и взять на себя ответственность за исход событий. Но в той же теории можно усмотреть и другой аспект: ее можно счесть выражением мрачных настроений, свойственных уходящей с исторической сцены буржуазии. Подобными настроениями объясняют также конвенционализм в теории познания. «Отношение конвенционализма к общим суждениям, — писал С. Жулкевский, — есть ничем не подкрепленное, вненаучное, метафизическое убеждение, в котором находит выражение агностицизм, социальная и идеологическая беспомощность промежуточных слоев в эпоху империализма. Конвенционализм наиболее полно выражал колебания и нерешительность этих слоев»[576].

Всем нам знаком тезис, согласно которому формализм в искусстве — порождение гибнущей буржуазии, ибо тот, кто сознает неизбежность собственного конца, отворачивается от действительности. Выражением подобных настроений якобы является беспредметная живопись, а в литературе — психологизм, погруженность в собственные переживания, пристальный анализ мельчайших конфликтов в собственной душе.

Не будем умножать эти примеры, которые мы привели для иллюстрации известного хода мыслей. И мы в нашем исследовании не раз следовали ему. Нам представлялось весьма вероятным, что в «парнасизме», каким он выступал у М. Арнольда (см. главу II), выразилось стремление отгородиться от социальных низов, которые начинали играть все большую роль. Мы соглашались с теми, кто в претензиях буржуазии XIX века на респектабельность видел выражение заботы о престиже, приобретенном вопреки незнатному происхождению.

Творения человеческого ума, будучи выражением определенных тенденций или настроений, могут в то же время служить определенным интересам (никто не сомневается, например, что престиж служит интересам тех, кто им обладает). Поэтому «экспрессивная функция» той или иной доктрины нередко тесно переплетается с ее функцией как орудия достижения каких-то целей. Но, вообще говоря, одно не обязательно связано с другим. Великолепие барочных церквей, в котором нередко усматривают выражение триумфа иезуитов, можно считать одновременно и средством воздействия на массы; а значит, выражение настроений в то же время служит известным интересам. Но космополитизм стоиков в Древней Греции (который считают выражением настроений, порожденных распадом общественных связей в рамках прежнего полиса) не служил каким-либо определенным интересам стоиков.

4. Трудности, с которыми связаны рассмотренные выше подходы

a) Обычно эти подходы считают проявлением социологического мышления, стремящегося любое воззрение рассматривать в социальном контексте, в определенном времени и пространстве. Между тем все эти подходы отталкиваются от неких психологических посылок, которые в ходе эллиптических умозаключений[577] не осознаются. Мы не искали бы скрытого экономического интереса во взглядах тех, кто, нуждаясь в рабочих руках, проповедует трудолюбие, если бы не придерживались известной концепции человека, применимой не к одной, а к разным общественным формациям. Согласно этой посылке, каждый нормальный человек преследует свои экономические интересы (во всяком случае, в классовом обществе).

Если этот интерес не выступает как непосредственно экономический интерес, упомянутые посылки могут принимать различную форму. Считая, что доктрина общественного порядка служит интересам стоящих у власти, мы предполагаем тем самым, что все любят власть, а оказавшись у власти, стремятся ее упрочить. Тот, кто считает опиумом для народа доктрину, согласно которой счастье не в деньгах, а в богатстве души, или доктрину, согласно которой экономическое преуспеяние есть награда за личные добродетели, а бедняк получает то, что заслужил, тем самым предполагает, что людям свойственно защищать свои привилегии. Тот, кто считает, что доктрина общественного служения, столь любимая американскими предпринимателями, имела своей целью, в частности, успокоение собственной совести, предполагает, что люди не любят отравлять себе жизнь мыслями о чужих невзгодах и потому обзаводятся убеждениями, позволяющими избавиться от угрызений совести.

Итак, стоя на точке зрения социально-исторической обусловленности самого человека и творений его ума, мы все же не в состоянии обойтись без посылок, относящихся к психологии человека . Вопросом же о социальной обусловленности этих посылок можно задаваться лишь до известной границы, коль скоро без них невозможно установить саму социальную обусловленность.