Рыцарь и его принцесса

— Фиглярство, — повторяла она, всем своим видом выражая презрительное возмущение, и даже спицы в её руках стучали как-то иначе, будто поддакивали хозяйке. — Где это видано, чтоб мужчина по свисту выделывал всякие коленца, будто он конь на ярмарке, если, конечно, в жилах его течёт кровь, а не та мутная водица, что в нынешних бездельниках? Да разве ж это настоящие мужчины?

— Но ведь должен же отец как-то разузнать, на что они способны, — возражала я. — Вот они и следуют его приказу, ведь он ард-риаг и заплатит им за услуги. Разве это унижение их достоинству?

— Конечно же, нет, детка. Ведь у них отродясь не было того, что можно унизить.

Высокомерные замечания старой язычницы казались несправедливыми, и брала обида за наших гостей.

Но Нимуэ настолько занимала беседа, что она даже откладывала чулок.

— Видишь ли, детка, нынешнее их племя совсем не то, что было в моё время…

Помнится, я сдавленно фыркнула, предугадывая старческое брюзжание. Молодость — волшебная пора, и, оглядываясь назад, всё в ней кажется лучше, правильней, чем было в действительности. Острые края сглаживаются временем, как морская галька — многократно набегавшей волной, а всё дурное видится несущественным за давностью лет. Потому я не восприняла суждения старушки всерьёз.

— Всегда были и останутся те, в ком течёт гнилая водица, — как можно мягче заметила я и подготовилась к долгой отповеди.

Однако, паче чаяния, нянюшка оказалась немногословна.

— В года, когда я была молоденькой девчонкой, навроде как ты теперь, не видели ничего почётного в том, чтоб уподобляться псам, прыгающим на задних лапах ради сахарной косточки, которой поманила хозяйская рука, и не распушали хвосты, точно петухи в курятнике.

И сказала совсем уж странное напоследок:

— Мне будет горько, детка, если ты не встретишь ни одного из тех, в ком настоящая кровь.

* * *

Судя по тому, что ни один из пришлых удальцов не стал моим телохранителем, отец сходился во мнении со старой нянюшкой.

Воины, которых весть о том, что ард-риаг Остин ищет защитника для дочери, приводила из совсем уж дальних краёв, задерживались не дольше, чем то диктовали законы гостеприимства.

Пусть я не вполне соглашалась с Нимуэ, понимала, что отцу нужен непременно лучший. Всё, что ни делал отец, казалось верным по определению. Выходит, среди них не было ни одного с настоящей кровью.

Что ж, в тот раз он и впрямь не ошибся, медля с выбором.

4

Так, за пересудами о заезжих наёмниках, пролетела пора сбора урожая. Колосья упали под серпами жнецов, с осиротелых зябнущих полей свезли на телегах увязанные снопы и навесили замки на амбары. Леса сносили непрочное праздничное убранство, облетевшее лохмотьями; откупились грибами и позднею ягодой.

Пастырь-ветер согнал с побережья туманы. В воздухе повисла густая водяная взвесь, оседавшая ржою на стали, гнилью на дереве и камне. Туман поднялся от земли, обратился тучами и пролился отвесными ливнями, затяжными, непроглядными. Однажды под утро тучи побелели и рассыпались мягкими влажными хлопьями. Снежная паутина до полудня облепила дома и деревья, заткала воздух и занавесила солнце. К вечеру полные набрякшего снега лужи подёрнулись сеточкой льда, в ту же ночь обметавшей воду плотной коркой.

Озорник-морозец, хватавший поутру за уши и носы, в несколько дней превратился в убивающее холодом чудовище. Его укусы и прикосновения когтистых лап покалечили тогда многих. Птицы замерзали на лету, звери подходили к человеческому жилью, не находя пропитания в вымерзших склепах лесов.

То была самая лютая зима на памяти старожилов здешних мест, даже Нимуэ казалась непривычно испуганной. Бормоча что-то под нос, она озабоченно выглядывала в ледяные колодцы окон, качала головой и тут же ныряла в глубь залов, к живому теплу.

Отец не поскупился и тогда. Дни и ночи горели все очаги, что только были в замке. Люди беспрепятственно собирали хворост и торф, дозволялось даже срубать на дрова деревья. Во двор выносили котлы с горячей похлёбкой и никому не отказывали в приюте. Даже и этих мер не доставало, в ту зиму умерли многие. Какие, заплутав в метели, уснули на снежных полях, обманувшись смертным теплом, какие встретились со стаей обезумевших от голода волков, кого сожгла ледяная лихорадка.

Я коротала время в ожидании весны, молясь о её скорейшем приходе и душах путников. "Пусть они найдут дорогу, — просила, заблудившись взглядом в слепой круговерти за единственным не заколоченным ставнями окном, — пускай обретут силы дойти до мирного очага".

Нимуэ жалась к очажному теплу, похожая на клубок в ворохе шерстяных платков и полудюжине надетых один поверх другого полосатых чулок.

В тревожном забытье тех дней замок наш представлялся мне живым сердцем в ледяном панцире внешнего мира — намертво выстуженного, безмолвного, грозного в своём посмертии.