Рыцарь Христа

Вельф послушался приказания своей властной супруги и вскоре с отрядом из пятидесяти надежных ратников мы устремились в Верону. Каким-то образом слух о нашем приближении дошел до Вероны быстрее, чем там оказались мы. В нескольких милях от города нас ожидала весьма удивительная встреча. Трое веронцев из семейства Монтагви и отец Лоренц везли нам в подарок Лжеадельгейду, будто только того и ждали, когда мы за ней прибудем. Когда я издалека увидел эту женщину, я поразился сходству с моей Евпраксией, но при ближайшем рассмотрении она оказалась старше, грубее в чертах лица, а главное, по происхождению явно была из какого-то низкого сословия. Покуда мы везли ее назад в Каноссу, она без остановки рассказывала нам, как ее запугивал Генрих, каким унижениям он подвергал ее и как ее насиловали все, кому не лень, из его окружения, а когда она хотела однажды бежать, ее заточили в замке. Вскоре выяснилось, что она родом из маленькой деревушки в Штирии, где мечтала бы провести всю свою жизнь, если бы ее не угораздило родиться с лицом, подобным императрице Адельгейде, и если бы проклятого Анно фон Ландсберга не дернул чорт отправиться к своим родственникам в Моравию и заехать по пути в эту занюханную деревушку, где ему на глаза попалась девица Эльза Браун, очень похожая на императрицу. Оставив свое путешествие, он схватил Эльзу и повез ее в Эккенштейнский замок к Генриху, который к тому времени уже нашел двойника Конрада, бедного рыцаря из Тюрингии по имени Вольфрам Брутеус. Конечно, замысел Генриха отличался остроумием, но вот беда, самозванцы подвели. Вначале кто-то нашептал Брутеусу, что когда его полностью используют, то непременно отравят, и он попросту в один прекрасный день исчез из Вероны; а затем начала испытывать неудобства от своей роли и Эльза Браун. Великолепный план Генриха разрушился в зародыше, не успев принести пользы императору и вреда его недругам. Можно себе вообразить лицо Генриха, когда он вернулся в Верону и узнал о том, что Лжеадельгейда переметнулась к обитателям Каноссы. Поговаривают, что он снова пытался отравиться ядом, снова видел ад и, как в первый раз, его спас чудодей-лекарь.

К весне повсюду в Европе начался голод. В Каноссе благодаря неисчислимым запасам продовольствия, он не чувствовался, но каждый день в замок приезжали люди из разных городов Тосканы, Ломбардии и Веронского маркграфства и жаловались на то, что, как водится в таких случаях, голодающие начали питаться собаками и кошками, а также воронами, галками и прочей птицей, ранее не составлявшей объект пропитания. Когда в марте мы отправились в Пьяченцу, то могли убедиться воочию, что толпы просителей, приходившие в Каноссу, не состояли из жуликов — голод и впрямь охватил северную Италию и, как выяснилось впоследствии, всю Европу — и Францию, и Бургундию, и Лотарингию, и Германию, и Чехию. Деревни, через которые мы проезжали, выражали собой картину общего уныния, дороги сплошь были усеяны попрошайками, а кое-где на обочинах можно было увидеть истощенные трупы. В меньшей степени голод злодействовал в Парме, но и к ней он уже протягивал свои когти. В Пьяченцу мы прибыли в тот самый день, когда там начался Собор римской церкви, возглавляемый папой Урбаном. Это было огромное событие, на которое съехались епископы из Италии, Франции, Бургундии, Германии, всего — четыре тысячи лиц духовного звания и более тридцати тысяч мирян. Было уже достаточно тепло, и заседания собора, ввиду такой его небывалой многочисленности, проходили в чистом поле. На третий день Собор начал рассмотрение бракоразводного дела императрицы Адельгейды. Была оглашена жалобная грамота, составленная с помощью нескольких ученых мужей, состоящих на службе у Урбана, затем Евпраксия принесла публичное покаяние во всех своих грехах, и, выслушав ее, большинство епископов требовало строгой епитимьи, но папа оказался гораздо мягкосердечнее, нежели они, и отпустил все грехи моей возлюбленной, отказавшись наложить даже самую малую епитимью. Однако на этом его мягкосердечие кончилось, и сколько ни уговаривала его Евпраксия, сколько ни умоляли его Матильда и Вельф, он остался непреклонен и, вняв мнению Собора, отказался разрешить развод. По решению Собора императрице Адельгейде позволялось впредь жить отдельно от мужа до пор, покуда он не явится с повинной к Урбану и не покается публично во всех своих страшных грехах, предоставив все требуемые папой права и тем самым окончив, наконец, борьбу за инвеституру. Если же это случится, Адельгейда должна будет вернуться к Генриху и возобновить супружество.

Это был удар. Евпраксия целых два дня после вынесения решения собора о ее участи непрестанно плакала, проклиная свою судьбу. Когда я пытался успокоить ее, она смотрела на меня одичавшим взором и почти кричала, забыв про латынь и немецкий и обращаясь ко мне по-русски: