Рыцарь Христа

Неудачей окончилась и попытка сделать подкоп под южной стеной города, около сотни крестоносцев из войска графа Сен-Жилля погибло при этой вылазке. А на третьей неделе осады произошло грандиозное Никейское сражение. Сначала разведчики донесли, что войско султана переброшено к столице и стремительно двигается к нам. Чтобы гарнизон, находящийся в городе не смог прийти на помощь войску султана, было решено выйти Кылыч-Арслану навстречу и дать сражение в миле от Никеи. Любезный Алексей выделил несколько отрядов своего войска для участия в битве. Столкновение с передовыми частями сельджуков произошло в полдень на широкой равнине, окруженной горами. Султан явно недооценил нас и переоценил свои возможности. Легкие победы над крестоносцами в прошлом году усыпили его бдительность, он явно не ожидал, что нас будет так много. Численностью мы вдвое, если не больше превосходили сельджуков. Битва завязалась на левом фланге, где стояли рыцари и пехотинцы Раймунда Тулузского. По-видимому, Кылыч-Арслан .намеревался быстро разгромить левый фланг и пробиться к Никее, но сельджукское войско увязло, наш правый фланг и середина придвинулись к месту битвы и прижали мусульман к горе. Результат сражения быстро стал ясен — несмотря на то, что турки бились, как тигры, и за одного своего клали трех крестоносцев, силы были неравные.

Я изо всех сил рвался в бой, хотя Аттила то и дело жужжал у меня под ухом, что на наш век хватит, но добраться до врага мне удалось уже тогда, когда прошел слух, что сам Кылыч-Арслан покинул поле боя и отошел на некоторое расстояние. Дыхание победы носилось в воздухе, опьяняя тех, кто только что вступал в бой. Мое копье разило без промаха, и прежде чем мне пришлось оставить его, оно дважды пронзило тела врагов, сбросив их под ноги лошадям. Затем в дело вступил Канорус. К этому времени я уже вошел в упоение битвой, наслаждаясь изменением обыденного бытия и превращения его в бытие редкостное, огненное, когда душа словно парит над телом. Я зарубил двоих сельджуков, прежде чем ряды окружающих меня крестоносцев оттеснили меня назад и битва откатилась от меня, как волна от берега. Я издалека теперь наблюдал, как оттеснившие меня передние ряды бьют и рубят сельджуков, заставляя их шаг за шагом отступать. Крики и стоны принадлежали теперь не моей реальности, а той, за которой я никак не мог поспеть, сколько ни старался пробраться туда, вперед, где идет бой. А вот Аттила мелькал там, и я видел, как здорово он завалил двоих свирепого вида турок.

— Молодчина, Аттила! Держись! — крикнул я ему, и тут сельджуки дрогнули и многие из них повернулись к нашим спиной. Все взревело от восторга. Еще немного, и мы устремились в погоню за убегающим с поля боя врагом. Не помню, сколько времени продолжалась эта веселая скачка, помню только, что мы гнали и гнали своих врагов, уменьшая и уменьшая их количество. Большой отряд вместе с Кылыч-Арсланом, видя, что битва проиграна, стремительно отступил к Дорилею другому крупному городу Иконийского султаната, тысяч двадцать сельджуков разбежалось по окрестным горам с тем, чтобы затем тоже отправиться в Дорилей.

Прекратив преследование, мы вернулись на поле битвы, усеянное мертвыми телами павших героев. Нашим удалось захватить часть обоза, в котором были найдены помимо всего прочего крепкие веревки и цепи — как видно, Кылыч-Арслан готовился взять множество пленных, чтобы потом выгодно продать их на невольничьих рынках Каппадокии, Бактрии, Персии и других стран востока. Норманны придумали мрачную забаву с этими веревками — они отсекали у мертвых сельджуков головы, привязывали к ним веревки и, подвезя к стенам Никеи целые связки отрубленных голов, забрасывали их осажденным.

— Сдавайтесь, олухи! — кричали они. — Ваш султан разгромлен. Получите от него подарочки! Когда вам совсем нечего будет жрать, сварите из этих головенок холодец!

И, тщательно раскрутив ужасные снаряды за конец веревки, они запускали их в небо, и эти головы, которые еще недавно мыслили, произносили слова, улыбались, моргали глазами, облизывали пересохшие губы и сдвигали грозные брови, перелетев через стены Никеи, падали к ногам тех, кто знал эти головы в лицо, кто когда-то целовал их, гладил, любовался ими…

Как всегда, после окончания битвы я становился сентиментальным, мне жаль было эти взлетающие над стенами осажденного города головы, жаль их обезглавленных обладателей, жаль сородичей этих обезглавленных турок, их детей, возлюбленных, матерей и отцов. Но сознание победы в конце концов возобладало над жалостью к. поверженному врагу, и вечером у высоких костров я наслаждался пиршеством, устроенным в честь первой битвы, закончившейся для нас так удачно.