Рыцарь короля

И, наслаждаясь контрастом с гнетущей обстановкой Люцерна, он с удовольствием смотрел на площадь под своими окнами, окруженную домами во французском стиле. Французская речь, понятная без переводчика, звучала музыкой для его слуха. Вдали текла быстрая Рона, в водах которой отражались дома и ветряные мельницы, напоминающие ему Францию. Справа он мог видеть нависший над рекой старинный мост, сплошь застроенный лавками и жилыми домами, наподобие Понте-Веккьо во Флоренции. И, невидимый отсюда, но всегда присутствующий в сознании маркиза, над всем возвышался старый город со своими шпилями и башнями.

Со всех сторон де Сюрси окружали свидетельства гуманистического века — единственная обстановка, подходящая для культурного человека, как он любил повторять.

Блез тоже находил свое времяпрепровождение здесь приятным. Хотя его и беспокоили мысли об Анне Руссель и его собственном будущем, он был слишком молод, чтобы они поглощали его полностью. Подолгу беседуя с де Сюрси о европейской истории и политике, он забывал о своем недавнем намерении вернуться к армейской жизни. При этом, к тайному удовольствию де Сюрси, часто удавалось переводить разговор на Англию, где маркиз не раз бывал.

Нет, это вовсе не такая варварская страна, как Блез думает.

Там есть два старых университета, известных своими достоинствами; в последнее время они сильно продвинулись вперед в изучении греческого языка. Конечно, следует помнить, что культура этой страны происходит из Франции и поэтому является лишь бледной копией оригинала. Свидетельством тому — язык англичан, который большей частью состоит из искаженных французских слов; их так долго произносили неправильно, что они стали совсем непонятны французам.

— «Лав», например, — вставил Блез, — что означает «любовь».

— А! — сказал маркиз с веселой искрой в глазах. — Тебе, оказывается, это словцо известно? Нет, «лав», по-моему, слово саксонское; англичане не имеют настоящего собственного языка, а заимствуют и воруют из языков других народов. Результат получается настолько плохой, что большинство людей светских и просвещенных предпочитают говорить между собой на латыни или по-французски, используя английский для разговоров с чернью, — и кто посмеет винить их за это?

— А вот «ай лав иуу», — продолжал Блез о своем, — значит «я люблю тебя».

— Чудесно! — воскликнул маркиз. — Я вижу, у тебя большие способности к языкам; вижу также, что в путешествии ты не терял времени даром.

Об английском правителе де Сюрси был лучшего мнения, чем об английском языке. Его проницательному взору представилось несколько случаев увидеть красивого молодого государя, что называется, насквозь.

Генрих Тюдор, по его мнению, подавал большие надежды: он обладал незаурядными способностями и волей. Но он был грузным молодым человеком — слишком грузным; а избыток тела в молодости — плохой знак, указывающий, что с возрастом человек станет тучным. Ибо плоть, говорил маркиз, если её слишком много, вступает в борьбу с духом.

— Вот и здесь, — сказал он, — можно видеть нездоровые последствия подражания. Король Англии горит желанием походить на короля Франции. Но единственное, что можно позаимствовать у человека, — это его внешние особенности. Так, если Франциск Валуа носит бороду, то и Генрих Тюдор должен ходить с бородой; если француз по-особому заламывает шляпу или шьет себе платье в некотором определенном стиле, то и англичанин подражает ему; если первый любит зрелища, охоту, женщин, воинскую славу, то и второй хочет того же. Но у короля Франциска все это — лишь пробивающиеся наружу искры внутреннего огня, который этому мясистому английскому государю совершенно не присущ… И пороки, которые с возрастом смогут лишь исказить облик одного, другого превратят в настоящую свинью.

По мнению де Сюрси, англичане — люди хладнокровные и предприимчивые. Правда, они слишком много пиратствуют на море и на суше. Территория Англии, зажатой между Шотландией и Ла-Маншем, очень мала — это и побуждает англичан, подобно швейцарцам, странствовать и грабить за границей. Их чванство — не что иное, как результат тупости и невежества. Поскольку они не могут состязаться с Францией или с Империей ни в богатстве, ни в численности, их политика неизбежно должна приводить к смене союзников: они будут выступать то на одной, то на другой стороне.

Ну, а что можно сказать об Испании? О Риме или Венеции? И, прежде всего, что можно сказать о соперничестве между королем Франциском и императором Карлом?

После этого беседа, как правило, переходила к надвигающейся войне и к проблеме Бурбона.

— А знаешь, — заметил как-то маркиз, — мне все вспоминается та буря в Лальере. Она мне даже снилась, и не раз. Как будто эта буря что-то предвещает… И как будто не уйти от того, что она предвещает. И когда я вспоминаю тот сон, я думаю о господине коннетабле. Наши с тобой судьбы переплетены с его судьбой… Подобная мысль часто приходит ко мне, словно какое-то предчувствие. — Он рассмеялся. — Ну, конечно, все это игра ума… Суеверные фантазии.

Блез покачал головой: