Рыцарь курятника

– Да, – отвечал де Берни, – я сам видел, как умерла несчастная женщина. Я принял ее последний вздох, и, хотя тогда был еще очень молод, эта сцена запечатлелась в моей памяти. Я до сих пор слышу крики и проклятия жертвы!

– Граф де Шаролэ убил ее?

– Ради собственного удовольствия.

– Расскажите же!

– Это случилось за ужином, во времена регентства. На мадам де Сен-Сюльпис было платье из индийской кисеи; граф де Шаролэ взял подсвечник и поджег его[2], чтобы доставить себе удовольствие наблюдать, как сгорит женщина.

– Негодяй! – закричали Комарго, Сале, Софи, Госсен и Дюмениль.

– Это истинная правда! – подтвердила Кино.

– И она сгорела? – спросили все.

– Да! А меня позвали к ней в ту минуту, когда она умирала, – сказал аббат.

– И такие ужасы творит принц крови! – возмутилась Дюмениль.

– Потомок великого Конде! – прибавила Кино. – Брат герцога Бурбона!

– В ту самую ночь, когда граф совершил эту гнусность, – вспомнил Ришелье, – его нашли связанным и погруженным до подбородка в яму, наполненную нечистотами. Рядом валялась его карета, опрокинутая набок, без лошадей, а кучер и два лакея были связаны. Никто никогда так и не узнал, кто отомстил за бедняжку.

– А кого граф обвинял? – спросила Софи.

– Никого. Он и сам не знал, кто его наказал таким отвратительным способом.

– Однако он дешево отделался. Всего лишь принял ванну, – с иронией сказал аббат де Берни.

– Из крови? – спросила Кино.

– Как из крови? – повторила Дюмениль.

– Конечно. Это давняя привычка графа.

– Он принимает ванны из крови?

– Как? Вы этого не знаете? Однако весь Париж только об этом и говорит.

– Неужели граф де Шаролэ?..

– Да. Чтобы поправить свое здоровье, он принимает ванны из бычьей крови.

– Однако говорят и кое-что иное, – заметил Таванн.

– И, может быть, не напрасно, – прибавил Ришелье.

– Что же говорят? – с нервным смешком спросила Дюмениль.

Креки осмотрелся, не подслушивает ли какой-нибудь нескромный лакей, потом, понизив голос, сказал:

– Говорят, что эти ванны, которые надо принимать только в последнюю пятницу каждого месяца, состоят из трех четвертей бычьей и из одной четверти человеческой крови.

У всех присутствующих на лицах отразился ужас.

– Кроме того, – уточнил маркиз, – человеческая кровь должна быть кровью ребенка.

– Какой ужас! – вскричала Сале.

– И граф совершает подобное для поправки своего здоровья?! – воскликнула Дюмениль.

– Полагаю, в надежде помолодеть, – заметил герцог Ришелье.

– Если бы король об этом знал!

– Он не знает – никто не осмеливается ему об этом сказать.

– Довольно, не будем говорить об этом, – заявила Госсен с выражением глубокого отвращения.

– Скажите мне, месье де Таванн, почему ваш друг, Рыцарь Курятника, вдруг сделался врагом графа де Шаролэ?

– Почему… не знаю, – задумался виконт, – но это легко понять. В последний год каждый раз, после того как граф позволит себе какую-нибудь подобную выходку, например стрелять в прохожих, вырывать волосы у лакеев, пытать женщин, которых он любит, на дверях его отеля ночью появляется афиша с очень несложным текстом: «Шаролэ – подлец» и подписью: «Рыцарь Курятника». Вы догадываетесь, что афиша недолго остается на дверях. Граф никак не мог застать врасплох виновного, хотя и отдал распоряжение, но…

Жалобный крик, вдруг раздавшийся на улице, прервал рассказ виконта.

– Похоже, зовут на помощь, – проговорил маркиз де Креки, вставая.

– Да, это стоны, – подтвердила Комарго.

Она поспешно встала, все гости последовали ее примеру. Князь де Ликсен уже отворил окно.

– Ничего не видно! – воскликнул он.

– Да, не слышно больше ни звука! – согласился герцог де Бриссак.

«Бонбоньерка» Комарго находилась на углу улицы Трех Павильонов и Жемчужной, вход в отель был с улиц Трех Павильонов, но отель стоял между двором и садом, а часть здания выходила на Жемчужную улицу. В этой части находилась столовая; окна были обращены на улицу.

Снег покрывал мостовую. Дамы и мужчины столпились у окон и с беспокойством смотрели на улицу. С минуту длилось глубокое молчание.

– Нам показалось, – проговорил герцог де Бриссак.

– Однако я слышу, – возразил Таванн.

– И я также, – прибавила Комарго, – это был крик от испуга, а потом стоны.

– Ничего больше не слышно… и не видно ничего.

– Ш-ш! – прошептала Кино.

– Я слышу что-то, – тихо проговорила Кино.

– Да-да, – повторила Сале.

– Эти стоны говорят об ужасных страданиях, – прибавила Дюмениль.

– Я ясно их слышу.

– Надо пойти посмотреть, что там, – сказал Таванн.

– Нет, нет! Останьтесь! – вскричала Комарго. – Я пошлю людей, пусть они нам посветят. Ты идешь, Креки?

– И я пойду с вами, – сказал князь де Ликсен. – Остальные, пока мы будем искать, останутся у окон и будут сообщать нам, что увидят.

Все трое поспешно вышли. Женщины остались у окон с герцогом Ришелье, герцогом де Коссе-Бриссаком и аббатом де Берни.

– Ах! – воскликнула Сале. – Вот они, на улице Королевского парка.

– Они ищут, – зашептала Дюмениль.

– Вы слышите стоны? – тихо спросила Комарго.

– Нет.

– Вот они возвращаются, – сказал аббат де Берни.

Действительно, они возвращались к отелю. И, войдя на

Жемчужную улицу, прошли под окнами.