Рыцарь Курятника

Незнакомец улыбнулся, потом, пристально посмотрев на Морлиера, сказал ему вдруг:

— Сколько ты стоишь?

Кавалер остолбенел. Этот резкий вопрос убил его наповал, как метко направленная пуля. Морлиер был одним из самых бесстыдных, самых дерзких и самых безнравственных людей, каких только можно было найти в ту эпоху, когда в высшем обществе порок не считался постыдным. Но как ни тупа была его совесть, удар был так силен, что присутствие духа изменило ему. И все потому, что вопрос был до того ясен, до того справедлив, он выказывал такой стоицизм и такое презрение, что, как ни бесстыден был этот человек, он растерялся. Однако быстро оправился и ответил:

— Сколько я стою?.. Это зависит…

— От чего или от кого? — спросил незнакомец.

— От того, кто обращается ко мне. Для одного я не стою и веревки, на которой могут меня повесить, а для другого я на вес золота. К какой категории относитесь вы?

— Как ты сам захочешь. Выбирай.

— Я уже выбрал…

Незнакомец резким движением закрыл свою табакерку, бриллиантовая пуговица оторвалась от его жилета и упала на пол. Морлиер проворно наклонился, еще проворнее поднял пуговицу и, положив ее на ладонь, вымолвил:

— Клянусь рогами дьявола, чудный бриллиант! Он стоит по крайней мере три тысячи ливров.

И со вздохом сожаления подал бриллиант незнакомцу.

— Он переходит к вам, — сказал незнакомец, — сохраните его как сувенир.

— Если бы и другие пуговицы сделали то же самое! — вскричал Морлиер. — Я теперь понимаю все, — прибавил он, — вы у меня поинтересовались: «Сколько ты стоишь?», а теперь я спрашиваю вас: во сколько вы меня цените?

— Это зависит…

— От чего или от кого?

— От того, что ты можешь сделать.

— Я могу сделать все.

— Даже то, чего не делают?

— Особенно то, чего не должно делать.

— Ты умен.

— Я живу моим умом.

— Ты можешь убить человека?

— Как выпить бокал шампанского.

— Ты не способен подчиняться тому, что дураки называют добрыми чувствами? Тебе не свойственны добро, великодушие, не легко ли тебя растрогать?

— Мои пороки совершенны и тверды, потому что им не приходится побеждать ни малейшего приступа добродетели.

Незнакомец сделал еще движение, и вторая пуговица оказалась на полу. Морлиер поднял ее еще проворнее, чем первую.

— Пара… — проговорил он в восторге.

Потом, положив вторую пуговицу в карман жилета, где была уже спрятана первая, он прибавил:

— Я отдам свою кровь до последней капли, чтобы узнать, кого я должен иметь честь благодарить.

— Графа А., — ответил незнакомец.

— Графа А., — повторил Морлиер, — прекрасное имя!

Тот, кто назвал себя таким странным именем, обратился к Бриссо, с которой на другом конце комнаты уже несколько минут тихо говорил виконт де Сен-Ле.

— Ну что? — спросил он.

— К вашим услугам, — ответила Бриссо с низким реверансом.

— Ты готова?

— На все.

— Раз так, сядем за стол и будем разговаривать за ужином.

Виконт де Сен-Ле позвонил, между тем как граф А. садился за стол. По правую руку от него сел Морлиер, по левую — Бриссо. Пришел слуга.

— Подавайте! — сказал Сен-Ле и тоже сел.

Слуга исчез, и через несколько минут стол был заставлен отборными кушаньями.

— Смерть моей жизни! — вскричал Морлиер. — В «Кабачке царя Соломона» великолепные ужины. Это первый кабачок во Франции.

— Давно вы его знаете? — спросил граф, который ничего не пил и не ел.

— Да.

— Если ваши воспоминания верны, то они могут относиться к давнему времени.

— Да…

— В 1725 году, в январе, в ночь под Новый год не ужинали ли вы здесь?

Морлиер ударил себя по лбу.

— Подождите!.. Подождите!.. — сказал он. — Мне кажется, что…

— Это было в этой самой комнате. Вас сидело за столом двенадцать человек, вы встречали Новый год.

— Что вы хотите мне напомнить?

— Тут были де Конфлан, де Креки — дядя нынешнего; де Коаньи, де Ришелье, де Лозен, Фиц-Джеймс, де Таванн, де Шароле, де Конти, де Рие, вы и еще двенадцатый человек, имя которого я забыл, но которого я назову бароном. Вы помните?

— Все так и было.

— Приближалась полночь. Ужин был в полном разгаре, бутылки опустели, и в головах начали возникать самые сумасбродные идеи…

— Откуда вы знаете все это? — спросил Морлиер.

— Условились, что когда пробьет полночь, то есть в ту минуту, когда закончится 1724 год и начнется 1725, будут пить за здоровье и высказывать друг другу всякие пожелания…

— Ну да, — закричал Морлиер, — Фиц-Джеймс пожелал мне сидеть в тюрьме, а через месяц я точно попал в тюрьму за долги.

— Условились, — продолжал граф, — что каждое желание должно быть выполнено, насколько бы странно и сумасбродно оно ни было, и все присутствующие без исключения должны были способствовать исполнению этих желаний.

— Именно, и я помню, что наш друг барон, имя которого вы забыли, назывался Монжуа.

— Именно, кавалер. Отчего же вы вспомнили об этом самом бароне Монжуа?

— Он изъявил графу Шароле самое забавное желание.

— Какое? — спросил виконт де Сен-Ле.

— Отбить через неделю любовницу у первого дворянина или буржуа, которого он встретит на другой день после полудня, или ходить в желтом костюме четыре дня.

— А! — сказал Сен-Ле со смехом. — В самом деле, странное желание!