Рыцарь Леопольд фон Ведель

— Нет, и потому молчите! Меня больше не увидят, но, может быть, услышат обо мне в Кремцове!!!

В полночь выехала из ворот на высоко навьюченной кляче плотно закутанная амазонка, она повернула на дорогу, по которой несколько часов тому назад промчался Юмниц. С тех пор Шниттерсгоф оставался пуст.

На четвертый день Леопольд оставил Кремцов. Он проехал черев Фюрстензее, где оставался полдня. С величайшим хладнокровием сообщил он Гассо и Гертруде о причинах разрыва, и супруги вполне поняли их важность. Когда при прощании позвали девушек и рассказали им, что свадьбы не будет и дядя опять отправляется странствовать, старшая залилась слезами. Мари же стояла как окаменелая, вдруг она бросилась на шею Леопольда:

— Нет, дядя, оставайся! Ты должен опять быть весел! Если злая Анна тебя отталкивает, веселая Мари будет твоею маленькой женой!

— Милое дитя! — сказал Леопольд, улыбнувшись горько. — Женой моей ты не можешь быть, но ты будешь моею дочерью! Ваши дети, Гассо и Гертруда, будут моими детьми, потому присмотрите за их наследством!!

Несчастный уехал, не взяв даже с собою лютни, она была ему не нужна, Леопольд навсегда отказался от песен.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Испания и Нидерланды

С отчаянием в сердце уехал Леопольд из Кремцова. Ему было все равно: жить или умереть, ничто более не привязывало его к жизни! Желая забыться и заполнить чем-нибудь пустоту сердца, он вновь начал свои скитания по чужим землям, проехал среди величайших опасностей Францию и, прибыв в Испанию, через Сантандер, отправился в Мадрид. На прогулке в Прадо с рыцарем заговорил однажды один знатный испанец. То был Перес, прежний министр и поверенный Филиппа II. Причина его немилости была ревность к нему короля: Филипп II заметил близкие отношения между Пересом и одной прекрасной принцессой, к которой он сам был неравнодушен. Следствием этого открытия было падение могущественного министра, но поскольку этого обстоятельства было мало, чтобы предать его суду, то, пока отыскивались более важные причины к обвинению, несчастный Перес содержался под строгим присмотром, и два полицейских следовали всюду за ним, не отходя от него ни днем ни ночью. Само собой разумеется, что опальный министр только и думал, как бы отомстить королю. Вид Леопольда, в котором Перес тотчас же узнал северогерманца, внушил ему мысль сделать его орудием своей мести. Хорошо говоря по-немецки, бывший министр, в беседе с нашим героем, между прочим, заметил ему, что он, вероятно, очень усердный католик и сторонник папы, так как носит на себе его изображение. Рыцарь рассказал ему тогда, каким образом достался ему портрет Григория XIII.

— Так вам неизвестно значение этой медали? — спросил Перес.

— Совершенно. Я, правда, спросил кардинала Мантальто о страшной тайне, но он ответил мне на это, что для моей безопасности лучше не знать о ней, по крайней мере, я тогда не проболтаюсь.

— Должен объявить вам, господин рыцарь, что один этот портрет вам здесь не поможет, только зная страшную тайну, притворяясь ревностным католиком и принимая на себя исполнение самого кровавого поручения, вам удастся выбраться благополучно из Испании. Приехав же в Англию и Нидерланды, вы будете свободны использовать по своему желанию узнанную тайну, и я ни мало не сомневаюсь, как вы тогда поступите. Выслушайте же меня, только позаботьтесь о том, чтобы лицо ваше оставалось спокойным, иначе сопровождающие меня полицейские могут что-то заподозрить. Страшная тайна — заговор Вильгельма Оранского и Елизаветы Английской!

— Теперь я все понимаю, — сказал Леопольд. — Во время своего пребывания в Риме я слышал, как папа проклял Оранского и Елизавету, потом в Милане дон Ладрона также намекнул мне об этом деле.

— Слушайте дальше! Король назначил цену за голову Оранского триста тысяч реалов, посвященные носящие золотую медаль с портретом Григория XIII поклялись искать случай убить Оранского и Елизавету, те же, которые носят серебряную медаль, как Ладрона. только соучастники и помощники.

— Но я ведь не произносил никакой клятвы и потому ничем не обязан.