Рыцарь Леопольд фон Ведель

— Смелый план! Однако он мог бы удасться, если мы были бы уверены, что главные силы неприятеля оставили нижний Рейн.

— Это в точности нам известно. Аббатиса Беата недавно проговорилась полковнику Эйтельгейнцу, что ей, наверно, известно о намерении кельнцев соединиться с силами епископов мюнстерского и оснабрюкского и дать нам сражение на реке Липпе. Согласно этой вести, курфюрст отправил в Арнсберг двух переодетых гвардейских офицеров, которые нашли город и его окрестности переполненными неприятельскими войсками. Теперь вам известно, что поездки к монахиням были военной хитростью.

— Гм! Было бы недурно, если бы монахини были причиной нашей решительной победы.

— Для этого необходимо разузнать, собираются ли массы неприятельских войск в мюнстерских землях, в особенности по ту сторону Липпе, и как защищен сам Мюнстер. Курфюрст и пфальцграф моим словесным приказанием поручают вам разъяснение этого дела. Кроме наших людей, на рассвете следующего дня, вас будут сопровождать еще шесть всадников. Как только закончите рекогносцировку и узнаете, чего мы должны ждать с севера — немедленно возвращайтесь назад! Еще раз повеселитесь у монахинь, и, если они станут расспрашивать о военных действиях, то поклянитесь им, что до мая никто из нас и не думает выступить в поход. Затем желаю вам удачи!

— Господин полковник, и до моего возвращения ничего не будет предпринято?

— Как можете вы думать это, друг мой? До свидания!

Изумляли ли нашего приятеля Леопольда известия, полученные полковником Эйтельгейнцем от настоятельницы женского монастыря, казался ли ему сомнительным новый план военных действий — во всяком случае, он не был так весел, как его товарищи, которые не могли дождаться минуты, когда увидят монастырь.

Вскоре над снежной равниной поднялись перед всадниками мрачные, поросшие соснами возвышения гарш-трангской горной цепи и знакомые башни с широким монастырским фасадом.

— Эй, поповский трубач! Возвести приближение амура с острыми стрелами, что благочестивые девы открыли нам врата любви!

Алоизиус с улыбкой поднес трубу к губам и протрубил «alma mater», но в таком быстром плясовом темпе, что это смахивало на танцевальную пьесу. Офицеры подняли крик и во весь опор влетели в отворенные уже ворота. Мгновение спустя они были в зале.

Веселье заразительнее печали, и прахом разлетелись остатки прежних сомнений Леопольда, когда двадцати летняя монахиня Магдалина повисла у него на шее.

После шумного свидания в зале, все попарно поднялись по витой лестнице в столовую. Алоизиус Шлемпер, бывший духовный пастырь этих развратных женщин, шел впереди с сестрой-экономкой, за ним следовал Эйтельгейнц с тучной аббатисой Беатой, и наконец — остальная толпа. Во всяком беспристрастном человеке, наверное, возникли бы особенные, очень приятного свойства мысли при виде улыбающихся, шаловливых монахинь, шедших под руку с блестящими кавалеристами по ходам и переходам величественного мрачного готического здания, воздвигнутого некогда для благочестивых размышлений, для забвения мира и самоотречения. Но воины наши не чувствовали этого и шутя поднимались в столовую, где офицеры пировали во время своих прежних посещений, но сегодня столовая была пустой. Пройдя через нее, общество вошло в коридоры, тянувшиеся в здании, окружавшем обширный монастырский двор или сад и заключавшем в себе келии монахинь. При этом, по тайному предварительному уговору, одна пара за другой исчезала в кельях, где кавалеристы снимали свои плащи и стальные шлемы и оставались tet-a-tet со своими красавицами до тех пор, пока Алоизиус не трубил «кормить», чем и давался сигнал к пиру. Так было и сегодня. Помещение, предназначенное монахинями для обеденного стола, было прекрасным залом для пиршеств и совещаний, или «конвентом», в котором принимались высокие церковные сановники и царственные лица. У задней стены обширного, освещенного девятью окнами и поддерживаемого двойным рядом романских колонн, зала находился архиепископский престол, подле которого стояло кресло аббатиссы, и вдоль стены — стулья монахинь. Чтобы достойным образом отпраздновать последнее масленичное посещение, зал превратился в сад при помощи сосновых деревьев и ветвей, затворили оконные ставни, и обширное помещение озарилось бесчисленным множеством ламп, свечей и люстр. Гости испустили крик изумления, действительно — зал представлял очаровательный вид. Посередине его стоял стол, роскошью и великолепием превосходивший все, что до сих пор представлялось гостям. Мать Беата с Эйтельнгейнцем заняли места на верхнем конце стола, Алоизиус Шлемпер с Амалией, сестрой-экономкой — на нижнем, а прочие расселись вдоль стола. Подали кушанья, разлили вино и при громком смехе, шутках и пении начался обед, который, по мере того, как вечерело, все больше и больше принимал характер необузданной оргии. Офицеры расстегнули колеты, монахини сидели без вуалей. Скромность и приличие — в сторону, настало царство Бахуса и Венеры.