Рыцарь Леопольд фон Ведель

— Что это значит? — гневно спросил Филипп.

— Мы, судьи, — сурово сказал председатель суда, — по всей справедливости судили ее перед Богом, не принимающим во внимание дворянского звания.

— А я утверждаю, что суд ваш неправ! Сидония виновна перед Богом, но не перед вами, по крайней мере, она не виновата в том, в чем ее обвинили. Вся бесовщина эта и колдовство — это жалкая ложь, способная только пугать малых ребят! Где Тейбнер, купившая и бросившая в чашу отраву? Где Ирена, до того обморочившая Сидонию своими зеркалами, куклами и тряпьем, что последняя поверила нелепостям этим и отправилась к легкомысленному Эрнсту Людвигу? Не думаете ли вы, что кто-либо из Веделей станет служить под вашим боевым знаменем если на них, как на родственников казненной, будут указывать пальцем? Я очень хорошо вижу, что ничего тут не поделаешь и не следует проповедовать пред камнями, но я требую от вас, как милости, жизни Сидонии, милости, которая подобает мне — гофмаршалу, лорду и рыцарю!

— Требуете? — высокомерно спросил Филипп. — Да кто же вы такой, господин фон Ведель, чтобы требовать могли того, в чем мы отказали императору? Клянусь Евангелием, Сидония Борк будет обезглавлена, и не далее как послезавтра!

— Кто я такой? Род ваш, господин герцог, никак не лучше моего! Если бы мой прадед и не водворил в Померании учение Господа мечем своим, то все же вы можете позавидовать мне — другу Вильгельма Оранского и Елизаветы, пэру Англии и рыцарю! Вот мой жезл! Я отказываюсь от должности гофмаршала вашей светлости я одной только награды прошу за службу мою, чтобы завтра мне и фон Борку позволено было увидеться с нашей злополучной родственницей и сопутствовать ей в последнем и тяжком пути ее.

— Вы желаете сопровождать ее до эшафота? — побледнев, спросил Филипп.

— Ха, ха, ха! Пожалуй, он готов причислить ее к лику святых! — вскричал председатель суда.

— О, нет! Но желаю вам, чтобы в смертный час вы ощутили то блаженство, которым я хочу напутствовать Сидонию на небеса! Так как мой повелитель молчит, то просьбу мою я считаю удовлетворенной.

Леопольд отправился в тюрьму с фон Борком в полном придворном костюме: с медалью Вильгельма Оранского на груди и со звездою и лентой Ордена Подвязки. Первым вошел в келью фон Борк, а Леопольд остался в передней. О чем говорили брат и сестра — известно одному только Творцу, однако Леопольд слышал, что осужденная громко рыдала.

— Да благословит тебя тысячекратно Господь в жене и детях твоих за то, что ты не покинул меня, — закричала она вслед удалявшемуся брату.

Какую перемену произвели время и несчастье! Сидония постарела, побледнела, страшно отощала, а пытка до того ослабила ее некогда столь прекрасное тело, что она с трудом могла двигаться. При виде Леопольда она поднялась и испустила раздирающий сердце вопль.

— Ты пришел, наконец, Леопольд? Значит, брат не обманывал меня! Ты ходатайствовал за меня и ради меня отказался от должности и почестей!

— Для тебя я готов сделать еще большее: пока ты жива, я не покину тебя.

— Чем же я заслужила это у тебя, Леопольд, у Анны, у твоего и моего семейства, которые я терзала хуже лютого зверя?!

— Твоими страданиями, твоей смертью и несправедливо осудившими тебя судьями ты заслужила любовь тех, кого ты больше всех терзала.

Он опустился подле нее на скамейку и обнял ее.

— И насколько несомненно, что желаю я мира в будущей жизни, настолько же несомненно и то, что я мирю тебя со мною и с Буссо, с Эрнстом Людвигом, с Анной и с твоей матерью, которая на небесах молится за тебя перед Господом.

Несчастная радостно вскрикнула. Ее лицо вспыхнуло, и черные, потухшие глаза снова сверкнули.

— О, Леопольд, я не могу понять, зачем ты так говоришь со мной! Мне кажется, что ты снимаешь с груди моей тяжкое бремя.

— Ты не только должна осознать, что вечная любовь будет твоим уделом, но и твердо увериться в этом. На тебя обрушились все действительно совершенные тобой проступки, но ты провинилась в отношении тех, которые тоже небезгрешны и которые завтра радостно пойдут к тебе навстречу пред лицом Господа! Ты не повинна ни в одном из тех преступлений, за которые тебя осудили судьи, потому что совершила ты их в безумии, как жертва обманщицы, ненавидевшей тебя так же свирепо, как безумно она любила меня.

— Ты говоришь, Леопольд, об Ирене?

— О прекрасной испанке, о еврейке Саре Иоханаан, которая под именем Ирены погубила тебя, а под именем Хады дель Оеды — герцога Эрнста Людвига.

И Леопольд рассказал Сидонии все, что ему было известно о Саре.

— Поверь, — прибавил он, — что, если бы просветленной душе моего брата было позволено явиться к тебе, он предстал бы перед тобой не в образе безобразного призрака, а радостным, исполненным блаженства духом, потому что до последнего вздоха он страстно любил тебя.

— Верю, и благодарю тебя, Леопольд! О, если бы ты не пренебрег мной и настолько полюбил меня, насколько ты любил и любишь Анну, я бросилась бы тебе на шею и ощутила бы в душе ту святую любовь, которую я чувствую теперь к тебе, моему утешителю! Я могла бы быть доброй!